Гольф с моджахедами
Шрифт:
Бисултанов впервые увидел, как загорелись глаза обычно холодного и расчетливого Хабаева.
— Дед поленился пересчитать на штуки золотые соверены и талеры времен императрицы Марии Терезии, которые ему прислали, — сказал потомок. — Он настаивал, чтобы рассчитывались монетами, к слиткам относился с прохладцей… Вот и написал расписку только за мешки…
Аллах всемогущий, за нефть вокруг Грозного, которая жирнее аравийской, такими мешками можно набивать товарные вагоны! Шестой год, сочась из скважин и пропитывая подвалы домов, она либо грязнит подпочвенные воды, либо сгорает.
…Хаджи-Хизир вздохнул. У правоверного не должна кружиться голова на берегу потока с золотом. Он вернулся к своим бумагам.
Пройдясь по списку вещей, которые следовало заготовить для паломников, Хаджи-Хизир приписал пластиковые контейнеры. В них будущие хаджи повезут домой из Саудовской Аравии сувениры — хурму и воду из священного источника. Число контейнеров равно числу паломников минус один. Этот домой, в Чечню, вернется не сразу. Кандидата он подобрал — Шепа Исмаилов, который проходит проверку на надежность.
Правильно говорят, что чеченцы плохие конспираторы. Много бравады. Много взаимной зависти и недоверия… Шепа — исключение, особенный. Школа ваххабитов [12] в Эр-Риаде укрепит его дух, религиозное чувство и боевое мастерство моджахеда.
Отложив списки паломников, Хаджи-Хизир с возрастающим раздражением размышлял теперь о том, какую неподъемную, а возможно, и ненужную работу затеял Саид-Эмин Хабаев. Она определенно потребует его, Бисултанова, постоянного присутствия в Горе. Из-за кафиров, в возрастающем числе появляющихся в «Гунибе»…
12
Ваххабиты — экстремистское направление в исламе, претендующее на «чистоту».
Он взглянул на часы. Донесение должно бы уже прийти. Прошло около суток, как отпустили агента ФСБ, выдававшего себя за моссадовца. А если он и действительно из этой службы, ошибки тоже не будет… Конечно, здесь и в Дагестане Хаттаб, уроженец Иордании и подданный Саудовской Аравии, никогда не покидавший Северный Кавказ, плохо рассчитал людские и прочие ресурсы российской армии, недооценил изворотливость ФСБ, распускающей слухи о собственной слабости… Однако новое поколение бойцов, грамотное и современное, действительно ненавидящее Россию, грядет, грядет неминуемо. Не на одном Хаттабе держится священная борьба.
Он снова взглянул на часы.
В экстренных случаях Хаджи-Хизир, бешир внутренней контрразведки финансового имамата «Гуниб», разрешал своим мюридам пользоваться радиосвязью. Мобильный пискнул.
— Слушаю, — произнес Хаджи-Хизир.
— Хаджи, — сказал Шепа Исмаилов, — мы настигли их на втором привале. Забросали гранатами у костра. Останки сожгли.
— Уверен, что это кафир и Пайзулла-Продажный?
— Хаджи, комбинезон иудея я сам бы одел, да он изорвался в клочки… Такой на всем Кавказе один, я не видел второго. Горные ботинки Пайзуллы сохранились, я их…
— Шепа, ты их сожжешь!
— Слушаюсь, Хаджи-Хизир… Мы оставили себе также оружие.
— Оно было?
— Один «калашников» и трепаная снайперка с глушителем. Наверное, в прошлый раз припрятали где-то… Хочу сказать вам спасибо.
— Скажи. За что?
— Вы подсказали, что парочка пойдет на северо-запад, не в Дагестан… Мы бы искали на восточном направлении…
— Про дело молчок, Шепа. Ни слова беширу. Тумгоева оно не касается. Я подумаю о тебе. Хочешь хаджи стать?
— О, ехать в Саудовскую Аравию…
— Конец связи, Шепа, — сказал Хаджи-Хизир.
И, уже отключившись, подумал, что забыл спросить про очки. Были ли очки на трупе в комбинезоне?
С памятью возникали проблемы. Уже во второй раз, если первым считать случай, когда он забыл электронную карту от запорного устройства своего кабинета…
Странноватый рыбный запах преследовал Прауса Камерона в корейском мини-басе, предоставленном гостиницей «Минск», все сорок минут, что он ехал до аэропорта Шереметьево-1. Праус отправлялся рейсом СУ-739 в Краснодар, вылет из Москвы в 18.05, с российским паспортом на имя Павла Васильевича Камерова. И теперь с удовольствием говорил с водителем по-русски. Спросил и про запах. Объяснение оказалось простым: пара деловых людей из Владивостока перевозила утром ящики с пластиковыми упаковками белужьей икры на чартерный рейс в Сан-Франциско. Слишком хорошо одетый для шофера человек сообщил, что кило «черной» в Москве стоит восемьсот рублей, в Америке — две с лишним тысячи долларов. Про таможню, разумеется, американскую, Камерон спрашивать не стал.
— Вы знаете эту пару? — спросил Праус.
Водитель, боковым зрением контролируя дорогу, полуобернулся в салон квадратным лицом с резкими морщинами от крыльев носа к губам.
— А вам зачем?
— У меня в Праге дружок пивную держит. Как вы думаете, туда довезут?
— И на Марсе будут яблони цвести… Меня Михаил зовут. Вы когда вернетесь?
— Дня через три, четыре от силы.
— Спросите меня. Я переговорю до этого…
В ознаменование делового знакомства водитель подарил на дорожку газету «Завтра», и в полете, когда стюардессы убрали подносы после ужина, Павел Васильевич Камеров для языковой практики с полчаса прикидывал, как бы перевести на чешский язык вынесенные в заголовок поэтического отдела слова — «Иду родимым зимним государством…» На чешский не получилось, на немецкий, кажется, вышло.
Из разведывательных обзоров явствовало, что кубанцы и терцы кардинально переменились со времени окончания войны. Белогвардейская фронда выродилась в экстремальный красный патриотизм. Праус подумал, что экономисту Павлу Васильевичу Камерову на предстоящих встречах с научным казачеством пригодятся для цитирования кое-какие строки из опубликованных в «Завтра». И выписал в блокнотик впрок:
Какой простор! Какое чувство дома!
Впервой забрел, а все знакомо мне.
Сминая снег, певуче и весомо,
Иду неспешно по своей стране…
Иду родимым зимним государством…
Камерон-старший, рижский пруссак Карл-Эберхардт, тоже самозабвенно любил Россию как государство и в Берлине считал себя эмигрантом первой волны. Чтобы увидеть родину, лейтенант Карл-Эберхардт Камерон напросился на Восточный фронт, быстро сдался в плен и с удовольствием прошел, кажется, летом 1943 года по Садовому кольцу в Москве в многотысячной колонне таких же — напоказ славным труженикам советского тыла. Впечатление от столицы осталось настолько глубоким, что Камерон-старший в 1993 году приехал в Москву туристом и в одиночку повторил маршрут полувековой давности, разразившись рыданиями на Крымском мосту. Мост — единственное, за что зацепилась ослабевшая память…