Голливуд
Шрифт:
— Ах, батюшки, здрасте! — обрадовалась она нам. — Ищете что-нибудь в наших краях?
— Можно сказать и так, — ответил я.
— Будем считать, вы так и сказали! — захохотала она.
Дама, не отрываясь, допила пиво и протянула мне визитку:
«Радуга». Продажа недвижимости.
У нас есть то, что вам нужно.
Лайла Грант, к вашим услугам.
Лайла поднялась с места.
Не заперев дверь конторы, она села в машину. Это была «комета» 62-го года выпуска. Я сразу ее узнал, у меня когда-то была такая. Она
Мы пристроились в хвост и поехали вверх по извилистой грязной дороге. Несколько минут мы передвигались в кромешной тьме. Улицы не освещались совсем, а по обеим сторонам зияли пропасти. Я подумал, что ехать тут поздно вечером, без огней и сильно поддавши, не так уж безопасно.
Наконец мы подкатили к некрашеному деревянному дому. Когда-то, конечно, его красили, судя по всему — в грязновато-белый цвет, но время почти не оставило на нем следов былой красоты. Дом здорово осел, накренился вперед и набок. И был он большой и какой-то родной.
Вот что значит, подумалось мне, брать аванс за ненаписанный сценарий и пользоваться услугами налогового консультанта.
Мы ступили на крыльцо, и доски прогнулись под нашей тяжестью. Я весил 228 фунтов — за счет жира, а не мускулов. Ах, молодость, где ты! Когда-то я весил 144 при росте в 6 футов: то были времена, когда мне нечего было жрать и хорошо писалось.
Лайла стукнула в дверь.
— Дарлин, золотко, ты в порядке? Соберись, дорогая, принимай гостей, желающих осмотреть твой замок! Ха-ха-ха!
Лайла толкнула дверь, и мы вошли.
Внутри было темно и воняло подгорелой индейкой. Крылатые тени метались по стенам. На шнуре болталась голая тусклая лампочка. Изоляция ободралась, провода обнажились. У меня по спине пробежал холодок. Предвестник страха. Но меня успокоила мысль, что за такую развалюху дорого не запросят.
Из тьмы возникла Дарлин. Огромный накрашенный рот. Растрепанные волосы. Глаза, источающие доброту, которую не одолели прожитые годы. Рыхлая фигура затянута в джинсы и выцветшую блузку в цветочек. В ушах голубые клипсы, похожие на глазные яблоки. В пальцах самокрутка. Дарлин бросилась нам навстречу.
— Лайла, ты спятила? Что стряслось?
Лайла взяла у Дарлин самокрутку, затянулась и тут же отдала.
— Как поживает твой одноногий придурок братец Уилли?
— А, черт его задери, опять загремел в тюрягу. Ему скучно делается, когда его не имеют по-крупному.
— Не бойсь, кто на него позарится!
— Думаешь?
— Не сомневайся.
— Ну, дай Бог.
Нас представили друг другу. Повисло молчание. Мы стояли, будто нам отшибло память и мы позабыли, какого черта сюда закатились. Мне это даже понравилось. Простою, думал я, сколько получится. И сосредоточился на разлохматившемся шнуре с лампочкой.
Медленным шагом вошел худой мужчина. Он ставил вперед одну ногу, потом осторожно подтягивал вторую. Шел как слепец без палки. Подгреб к нам. Лица не видать в густой кудрявой бороде. Но глаза были замечательные. Темно-зеленые. Изумруды, а не глаза. В общем, стоило ехать, чтобы увидеть этого сукина сына. И улыбка у него была грандиозная. Он приблизился еще. Остановился и все улыбался, улыбался.
— Мой муж, — представила его Дарлин. — Двойной Квартет.
Он кивнул. Мы с Сарой тоже кивнули.
Наклонившись ко мне, Лайла прошептала:
— Они раньше в кино работали.
Сара стала подавать признаки нетерпения.
— Ну ладно, давайте посмотрим дом.
— Конечно, дорогая, ноги в руки, и за мной.
Мы двинулись вслед за Лайлой в соседнюю комнату. Оглянувшись, я увидел, как Двойной Квартет взял у Дарлин самокрутку и сделал затяжку.
Черт побери, и чудные все же были у него глаза! И впрямь — зеркало души. Но улыбка — это уже перебор.
Мы оказались не то в передней, не то в гостиной. Мебель отсутствовала. Только к стенке был прицеплен за конец пустой водяной матрас, на котором красной краской красовалась надпись:
ПАУК ПОЕТ В ОДИНОЧЕСТВЕ.
— Гляньте-ка сюда, во двор, — сказала Лайла. — Прелестный вид!
Мы выглянули в окно. Двор был под стать дороге, по которой мы ехали, только еще хуже:
выбоины, грязные лужи, камни. Валялся разбитый унитаз.
— Очень мило, — сказал я. — Оригинально.
— Обитель художников, — пояснила наша посредница.
Я тронул занавеску, висевшую на окне. Кусок, за который я взялся, тут же отвалился.
— Эти люди погружены в свой внутренний мир, — сказала Лайла. — Они не обращают внимания на житейские мелочи.
Мы стали подыматься наверх. Лестница оказалась на удивление прочной. Ее добротность как-то сразу примирила меня с остальным.
В спальне тоже ничего не было, кроме водяного матраса, на сей раз наполненного. Он одиноко притулился в углу. И почему-то вздулся с одного краю, так что казалось, что он вот-вот лопнет.
Ванная была выложена плиткой, но пест так давно не мыли, что она почти исчезла под слоем грязи.
Коричневая краска, которой был выкрашен туалет, облупилась, и проступили более ранние слои точно такой же. Столь мерзкого сортира мне еще не приходилось видеть ни в одном самом занюханном баре; я мысленно перебрал их в памяти и убедился, что такой жуткой хезаловки она не сохранила. Я на минутку выскочил на крыльцо вдохнуть свежего воздуха, усилием воли отогнал от себя образ увиденного и прошел в ванную.
— Извините, — сказал я.
Лайла меня поняла.
— Уж это вы нас извините, — сказала она.
Я постарался не зацепиться взглядом за саму ванну, но надписи над ней бросались в глаза:
Если Тим Лири не Бог, значит, Бог умер.
Мой отец умер в бригаде Авраама Линкольна.
И у дьявола есть киска.
Чарлз Линдберг — минетчик.
Там были и другие граффити, но их невозможно было разобрать под слоем грязи.
— А теперь погуляйте сами, осмотритесь, прочувствуйте, так сказать, дух места. Покупка дома — такая морока. Не торопитесь и чувствуйте себя как дома.