Голод. Дилогия
Шрифт:
– Много ли народу поднялось по этим ступеням? – спросил Насьта, вытряхивая пыль из куртки.
Кессаа стояла молча. Приложив ко лбу ладонь, она рассматривала потрескавшиеся колонны, покрытые разломами стены и темную арку входа. Марик оглянулся. Отсюда, от подножия холма, казалось, что в городе умерших нет ни страшных тварей – порождений чудовищной магии, ни мертвецов, никого. Только камень и камень. Подул ветер, потянуло запахом гнили, и вдруг Марик понял, что впервые с самого утра он испытывает настоящий ужас, и источник ужаса был в храме.
– Пошли, – коротко бросила Кессаа, – до дверей опасности не будет.
– А дальше? – вымучил на лице улыбку Рох, но тут же заспешил вслед за Мариком. Он вновь держался за древко глевии.
Наверху ветер показался свежим. Марик оглянулся, разглядел черное зеркало пади, тающей в дымке, с одной стороны, море до горизонта – с другой, но лестница закончилась, и под ногами заскрипели осколки цветного стекла. Между колоннами вздымалась арка ворот, а за ней в трех десятках шагов чернел широкий дверной проем.
– Пришли, – прошептала Кессаа.
– И что же? – не понял Насьта. – Почти никто так и не смог войти в дверь?
– Кое-кто входил, – прошептала Кессаа.
Марик промолчал. Тьма за дверным проемом казалась живой и плотной. Сейчас он был уверен, что если подойдет к ней вплотную, то упрется в черноту руками.
– К стене! – заныл Рох. – Подведите меня к стене!
– Вот.
Марик дернул за древко, и слепой едва не ударился лбом о колонну.
– Дошел, – расплылся в улыбке Рох. – Дошел!
– Что ж, – изобразил улыбку Насьта, не отрывая глаз от дверей. – Начинай прозревать!
– Отстань, недоумок! – зарычал Рох и принялся гладить колонну и тереться о нее щеками и глазницами.
– Что могло помешать войти в храм? – наконец проговорил Марик.
Неподвижность Кессаа начала его тревожить. Она все так же смотрела в черноту.
– Ты слышишь меня? – прошептал баль.
– Кто пойдет со мной? – неслышно произнесла Кессаа, но услышал каждый.
– А что там страшного? – раздраженно спросил Рох.
– Только то, что внутри тебя, – ответила Кессаа. – Мерзость, которая есть в тебе, обратится на тебя же. И если зла в тебе слишком много, тогда оно может испепелить тебя дотла. Храм воздает сторицей каждому.
– Откуда ты это знаешь? – прищурился, обхватив колонну, Рох.
– Моя мать была там, – коротко бросила Кессаа.
– Наверное, она была доброй женщиной? – ухмыльнулся слепой.
– Не знаю, – пробормотала Кессаа. – Но мне кажется, что она всю жизнь носила пепелище внутри себя.
– Ну, – притопнул Насьта. – Мы идем или нет?
– Я… – Кессаа закрыла на мгновение глаза, облизала губы и прошептала совсем уж неслышно: – Я боюсь.
Марик еще раз взглянул на море, обернулся к Насьте и проговорил, не узнавая собственного голоса:
– Возьми ее за руку. И идите вслед за мной. Все-таки на меня магия не действует.
Магия действовала. Она окатила его пламенем, едва он шагнул во тьму. Марик устоял на ногах, задержал дыхание, зажмурил глаза, сделал еще несколько шагов и почувствовал, что уже холод сковывает руки и ноги. «Не самое страшное», – мелькнула в голове мысль. Хотя каждое движение давалось ему с трудом, ледяная ловушка понемногу отпускала его. И когда он уже почти выпрямился, когда различил высоко над головой огромные окна, из которых опускались столбы света, – потаенное накинулось на него. Его собственное нутро раскрылось и опустилось на голову непроницаемой ловушкой, которая лишила баль воздуха, забилась в уши, в ноздри, залепила глаза и заставила упасть на камень и ползти, извиваясь, неизвестно куда. Сначала пришел страх, который преследовал Марика всегда и с которым он боролся тем, что преодолевал его криком, трудом, болью, лез навстречу опасности, презирал сам себя, но теперь этот страх оказался подобен глыбе, которая медленно перекатывается с боку на бок и ломает кости, дробит каждую из них в отдельности, лишая не только возможности кричать от ужаса, но даже набрать в глотку воздуха. Вслед за страхом огненными ручейками по размочаленным жилам побежала зависть. Зависть к тем, у кого живы родители, к тем, кто не обделен материнской лаской и отцовской мудростью, кого отправляют из дома с грустью и ждут с надеждой. Неуверенность в самом себе схватила сердце каменными пальцами и сжала так, что кровь брызнула между фалангами. Чрезмерная гордость и бахвальство растеклись под кожей колючими нитями и стали пеленать горло и грудь. Глупость застучала в ушах ударами молота по наковальне. И это, и что-то еще раздирало и рвало Марика на части, и, пытаясь вырваться из тугих объятий, он кашлял и плевался, кричал и выл и полз, полз, полз вперед, пока не почувствовал, что уперся лбом в холодный камень, – и боль отпустила его.
– Ты жив? – глухо донесся голос Насьты, и Марик открыл глаза.
– Жив… – Слова вываливались изо рта с трудом.
Ремини стоял напротив и вытирал пот со лба. Под глазами у него набрякли мешки. На висках пульсировали тонкие жилки.
– Ты знаешь, – хрипло произнес Насьта, – я всегда считал себя неплохим парнем. Так вот эти полсотни шагов, что прошел от входа, меня разуверили в этом.
Марик смахнул что-то с лица, прищурился и разглядел арку ворот и даже Роха, напряженно замершего у колонны.
– Рох бы не дошел, – кивнул Насьта. – Я отчего-то уверен в этом.
– Кессаа! – вскочил на ноги Марик. – Где Кессаа.
– Я здесь, – донесся глухой голос, и Марик замер. Сайдка сидела в пяти шагах от него, но ее лицо, одежда, волосы – все было залито кровью.
– Жива, – еле слышно прошептала Кессаа и попыталась открыть глаза, но не смогла: запекшаяся кровь залепила их.
– Насьта, помоги мне. Полей на руки, надо умыться. Не жалей воды. Марик, у меня в мешке есть смена одежды. Достань.
Она двигалась медленно. Насьта плескал ей в руки воду крохотными порциями, но и их Кессаа не могла донести до лица. И тогда Марик решительно подошел, усадил ее на тот же барьер и принялся раздевать, сдирать с тела окровавленное белье и протирать ее тело смоченной водой тканью.
– Ран нет! – удивленно поднял голову Марик, когда Кессаа лишилась последнего кровяного подтека. Сейчас она, несмотря на очевидную красоту и изящество, казалась ему скорее дочерью, чем объектом восхищения и желания. – Даже этих надписей на руке!
– Это не кровь из ран, – глухо прошептала Кессаа, обхватив колени тонкими руками. – Это кровавая испарина, пот, роса ужаса, разорвавшего внутренности. Ты будешь одевать меня или нет, парень? Нам еще идти обратно! Да и замерзла я, демон тебя раздери!
– И что же дальше? – спросил Марик, когда Кессаа встала на ноги, затянула шнуровку и повесила на спину колючку.
– Нам туда, – слабо махнула она рукой, которая теперь была чистой, словно и не мучили ее знаки на коже.
Впереди возвышался алтарь, на первой ступени постамента которого они и остановились. Марик еще раз огляделся. Что заставило его ползти и корчиться в судорогах? Что вышибло кровь Кессаа изо всех пор ее тела? Что стерло улыбку с лица неунывающего ремини? Ни магии, ни хитрых ловушек вокруг не было. Мусор по углам огромного зала, в который, верно, превратились за столетия мебель и утварь, остатки витражей в огромных окнах и чешуйки ярких фресок, уцелевшие на стенах?