Голодная бездна Нью-Арка
Шрифт:
Глава 28
В машине Тельма все-таки отключилась, и это было логичным, а еще, наверное, безопасным, поскольку спуститься к этой самой машине она сумела сама. Конечно, пришлось держаться обеими руками за перила, и лестница, еще недавно обыкновенная, теперь казалась крутой, почти неодолимой, но Тельма справилась.
Ей почему-то очень важно было справиться, хотя Мэйнфорд и был недоволен.
Ворчал, что ни к чему подвиги.
А это не было подвигом. Просто… так нужно, чтобы мир, наконец, успокоился.
Машина тронулась с места мягко.
Мэйнфорд сам сел за руль и вел на редкость аккуратно, осторожно даже. Не удивительно, что ее убаюкало. Она даже сон увидела. С башней-маяком, со столиком под белой скатертью, с бутылкой вина — вот уж чего не было, не пьет Тельма в рабочее время… и с Мэйнфордом.
Он что-то рассказывал.
Улыбался.
И выглядел почти очаровательным, что было слишком даже для сна. А Тельма четко осознавала, что спит. Как понимала, что место это, сама ситуация — не более чем повторение недавних событий, вызвавших сильный эмоциональный всплеск.
Анализировать сон было на удивление просто и приятно.
Она сравнивала братьев.
И удивлялась тому, до чего они не похожи. Нет, если присмотреться, то в чертах лица усматривалось нечто близкое, к примеру, разрез глаз или форма подбородка. Но у Гаррета эти черты находились в гармонии, лицо же Мэйнфорда было словно вытесано из гранита, причем наспех и скульптором не особо талантливым.
Но Тельме нравилось рассматривать его.
И слушать.
Правда, Бездна ее задери, чтоб она хоть слово понимала…
А потом машина остановилась, и сон закончился. Тельма открыла глаза, с сожалением отметив, что не отказалась бы, если бы дорога продлилась еще пару минут. Или пару часов.
Мэйнфорд любезно открыл дверцу и руку протянул.
— Я сама, — Тельма стряхнула обрывки сна. Жаль. Хороший. Ей редко снятся хорошие сны. Но от нынешнего, как ни странно, осталось то самое терпкое послевкусие моря, которое поразило ее на вершине башни. И еще желание.
Запертое.
Сдерживаемое… днем еще сдерживаемое, но ныне барьеры трещали, и Тельма знала, что продержатся они недолго.
— Сама… конечно, самостоятельная… — он добавил пару слов покрепче, и Тельма согласилась, что ситуация располагала. Весь нынешний гребаный день располагал.
Но главное, что дальше ее мнения не спрашивали. Мэйнфорд просто сгреб ее в охапку и поднял.
— Не нашла местечка получше? — он ворчал, потому как тоже устал от молчания и всего дерьма, которое свалилось на них за последнюю неделю.
От тайн.
И слепоты, которая злила. Ведь Тельма чувствовала — разгадка близка. Руку протяни… главное, чтобы эту руку Бездна не сожрала.
— Зарплату поднимешь — найду… — ей не хотелось больше отстаивать право на самостоятельность. И видят Боги, что нынешние, что Низвергнутые, лестница — хороший повод побыть беспомощной.
Сотня ступенек.
А то и две.
— С зарплатой — это не ко мне…
— Вот так, как с работой — это к тебе, а с зарплатой…
Ступеньки покачиваются, но и мысли не возникает, что Мэйнфорд ее не удержит. Он надежен, куда надежнее скал, и моря, но Тельму волнует не это.
Запах.
Горьковатый, полынный. И еще с толикой табака и горького шоколада… с лакрицей, которую прежде Тельма на дух не выносила, а теперь ей хочется самой пропитаться этим запахом.
Это все откат.
Наведенное. Чужое. И Тельма ведь понимает прекрасно, и про наведенное, и про чужое, но все равно льнет, завороженная и запахом, и теплом.
Силой.
Кто бы мог подумать, что камень способен таить в себе столько тепла.
Нет, спать с начальством — дурная идея… и это даже, если отбросить факт, что Мэйнфорд — сволочь первостатейная… но уютная же сволочь.
И горячая.
Сладкая.
Тельма тянула силу, понимая, что еще больше пьянеет, а чем больше она пьянеет, тем меньше остается желания сопротивляться инстинкту.
Надо.
Чего ради?
Соблюдения эфемерных приличий? Они суть ложь, а потакая лжи приближаешь Бездну. Не так ли было писано во всех книгах, которые называют святыми.
— Ключи, — хрипло попросил Мэйнфорд, остановившись перед дверью.
— В кармане, — Тельме хотелось и смеяться, и плакать. А еще вцепиться в него, когтями и зубами, прокусить толстую кожу, чтобы до крови, чтобы сладость этой крови ощутить на губах.
И силу тянуть.
У него ведь много.
Он поставил Тельму.
— Держишься?
Держится. И опирается на стену, а еще на него, не отталкивая, скорее умоляя не убегать. А ему следует. Ему опасно оставаться.
Только и он не спешит.
В глазах — туман… откуда взялся? Эти ведь глаза обыкновенными были, а теперь вот туман… и рука, которая ищет ключи — обманула Тельма, они не в кармане, в сумочке, а где сумочка она сама не вспомнит. Но главное, что рука эта поглаживает мятую блузку.
Вытягивает.
— Отпусти, — это почти мольба, и Тельме, Бездна ее побери, нравится, чтобы ее умоляют. — Завтра же жалеть станешь…
Быть может. Но когда еще будет это завтра? И она, подавшись вперед, с мурлыканьем, с сипом болезненным, вцепилась ему в губу. Это не было поцелуем.
Укусом.
И кровь оказалась действительно сладкой.
— Бестолковая… — он не разозлился, и сила не отступила, напротив, потянулась к Тельме, обнимая, спутывая сотнею петель. И каждая жгла.
Того и гляди, Тельма сама вспыхнет.
Прямо здесь.
На площадке… не самое лучшее место, но она не способна теперь шевелиться.