Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Не выйдет. По себе знаю.
Крик переходит в вой: животный, обессиленный.
– Китнисс, помоги мне, – стиснув зубы, произносит он.
Я делаю шаг. Еще один. Понимаю, как тяжело дается каждый из них, я просто кидаюсь к нему. Страх слишком глубоко засел во мне, чтобы избавиться от него быстро принять решение: Страх или Пит?
Я не могла поступить иначе. Не могла выбрать другого.
Он все еще цепляется за холодные кафельные плиты. Будто бы там сокрыто его спасение. Я подхватываю его кровоточащие руки и смотрю в обезумевшие от горя глаза:
–
Глаза с мутных, практически темных, становятся лазурными, и он, шумно выдохнув через нос, падает без чувств. Борьба за первенство между Человеком и Переродком закончилась, но выжала из Пита все его силы.
– Мальчик с хлебом должен быть сильным… – повторяю его слова я.
========== Глава 6 : Возрождение ==========
Светло и просторно.
Тепло и уютно.
По-домашнему.
Я открываю сомкнутые веки, и в глаза бьет солнечный струящийся свет. Такое солнце бывало только летом у нас на Луговине. Здесь как обычно свежо. В травах играет лесной бриз – лесное «дыхание». Мне привычно чувствовать остроту привкуса этого аромата: колючего, можжевелового, сырого.
Вокруг все пышет жизнью: на дворе стоял полдень. Где-то среди еловых веток пересвистывались сойки-пересмешницы. Сейчас они кажутся спокойными или даже ублаженными чей-то незатейливой песней, потому, наверное, и не обращают на меня внимания. Впереди виднеется серебристая и поблескивающая гладь воды – озеро.
Не думая ни минуты, я иду к нему. Оно будто манит меня, призывает к действиям, заставляет двигаться вперед. Чащоба расступается, когда я выхожу на скалистый выступ, который спускается прямиком к воде. Неожиданно у водоема я замечаю очертания странного зверя. Облезлая шерсть свисает на нем клочьями, в которых проглядывались колючие шарики репейника. Хвост нервно подергивался из стороны в сторону: что-то явно злило его. Наклонив усатую морду к воде, кот недовольно шевелил поврежденными в дворовых боях ушами.
– Лютик! – радостно вскрикиваю я.
Не жалея босых ног, я соскакиваю с каменного уступа и несусь к искалеченному животному. Этого пройдоху я не видела со времен моего возвращения в Двенадцатый. Кот был единственным живым напоминанием о Прим. И это отрезвляет меня – я замедлила бег, переходя на спокойный шаг.
Животное тут же пригибается к земле, выгибает дымчатую спину и оскаливает ряд сломанных зубов: особой радости от встречи со мной Лютик явно не испытывал.
На шее поблескивает старый ошейник, заботливо надетый Прим. Еще одно страшное напоминание, которое будто плясало перед глазами: «Я – Прим», «И я Прим», «И я».
Когда я подхожу к дымчатому разбойнику, он уже успокаивается. Несмотря на всю его ненависть ко мне, он удостаивает меня слабым «мяу». Я улыбаюсь. Что ни говори, а в поведении кота проглядывалась вся любовь и забота Прим. Он радостно трется о мои ноги, когда я усаживаюсь на влажный песчаный берег.
Странно наблюдать за ним: он остался прежним, а я осталась на арене и телом, и духом. Меня нет среди этих живых воспоминаний. Меня нет рядом с
Кот, будто читая мои мысли, упирается лапами в мои колени и лижет меня в щеку. От этой небольшой ласки меня обдает волной теплоты и радости: Лютик отныне будет жить со мной, поддерживать своим присутствием, охранять мои сны, как проделывал это с Прим.
Прим…
– Китнисс? – до боли знакомый голос раздается у меня за спиной.
Внутри меня что-то обрывается. Тонкая целостная нить спокойствия лопается, как струна, обрушивая на меня поток страха. Меня будто окатили холодной водой – я дрожу.
– Китнисс, не молчи.
Я оборачиваюсь. И замираю. Моя девочка, мой маленький несравненный утенок. Две косички исчезли, уступая место волнистым пшенично-золотым развивающимся волосам, которые достают ей до бедер. Её любимая серая юбка и молочно-белая рубашка, которая торчала «хвостиком», сменились бледно-голубым платьем. Её улыбка по-настоящему сияет.
– Прим? – голос срывается на истерический крик, как тогда на Жатве. – Прим?!
Я не замечаю, как вскакиваю с прохладного песка и несусь к ней. От столь резко движения в глазах заплясали черные круги, все плывет, но это неважно, если Прим – настоящая и живая – стоит передо мной в десяти шагах.
Когда руки касаются сестренки, кожа ее теплая, пульсирующая жизнью. От нее все также пахнет козьим молоком и ароматом цветущих примул. Ручонки быстро обвивают мою шею, но не так мои собственные: крепко, цепляясь, боясь разжать, а нежно, успокаивающе.
Она гладит меня по распустившейся косе, что- то говорит, а возможно, и напевает, но я не слышу её. Глаза застилает пелена жгучих слез радости, кроме собственных всхлипов я не слышу больше ничего.
– Все хорошо, Китнисс. Я в порядке, – говорит она.
– Как, Прим? Как ты?..
– Я пришла совсем ненадолго. Я должна успеть поговорить с тобой, сестренка…
– Пришла? – не понимаю я. – Прим, ты же не…
– Я умерла, Китнисс, – с грустной улыбкой отвечает Примроуз Эвердин.
Руки мгновенно опускаются, я замираю. Значит, все это просто сон? Очередной кошмар, который попытается меня вымотать.
– Нет, не снова… – я силой закрываю уши, дабы не слышать ни единого слова этого наваждения.
– Китнисс, просто послушай меня, – умоляет девочка.
– Уходи! Хватит издеваться надо мной! Вам не хватает той боли, что я перенесла?! Вы ждете моей смерти, как ждет ее Койн!
Прим заботливо обнимает меня, и неожиданно я понимаю, что у нее осталось слишком мало времени. Она уйдет и не вернется. Это последний сон, последнее мое видение, когда я смогу видеть сестренку.
– Я знаю, что ты пережила, моя любимая, – говорит она. – Мне так больно наблюдать, как ты зарываешь себя в землю каждый день, вспоминая меня, Финника, Богса, Мегз, Руту… Но ты должна понять: ты жива, Китнисс. А значит, ты должна сражаться. Разве ты можешь по-другому? Разве ты можешь просто опустить руки, допустить, чтобы наши жизни были отданы впустую?