Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
– Для чего, Эвердин? – вновь саркастически выплевывает он. – Чтобы дать тебе заморочить мне голову? Снова разрешить играться мной, пока ты сама будешь прикидываться влюбленной дурой?
– Я не… – провокация, чтобы спровоцировать удар – нельзя поддаваться. – Пит, слушай меня: просто сосредоточься, не пытайся убить переродка внутри себя; отпусти его.
Ему осталось шагов двадцать до меня, и я нервно одергиваю руку, проверяя наличие оружие. Оно со мной. В полутьме он не заметит его, и удар будет нанесен исподтишка. Возможно, я поврежу жизненно необходимые органы, и он будет
Десять шагов.
Но начнем с простого.
Меня зовут Китнисс Эвердин. Мой дом – подавленный Дистрикт-12. Человек, который приближается ко мне – Пит Мелларк: мой напарник, моя опора, моя защита, мой… – не ври себе Китнисс, – человек, которого я люблю больше всего на свете.
Девять шагов. В лице плещется зловещий огонек расправы.
А теперь и моя смерть.
Восемь. Его рука тянется к моему горлу.
В руке я сжимаю то, что причинит ему боль. Возможно, смерть.
Семь. Если бы не ужас и сомнение, которое плясало в его безумных глазах, я бы без раздумий проткнула его.
Я любила и притворялась влюбленной так умело, что спутала эти понятия. И теперь, когда смерть лижет мне пятки и тянется своими завлекающими лапами-руками Пита, – я могу сказать точно: это любовь.
Шестой и пятый шаг он преодолевает в одно мгновение.
Я делала больно тем людям, которые заслуживали этого меньше всего. Притворялась ради их защиты, не осознавая того, что мое притворство для них хуже всякой пытки.
Четыре. Он дышит прерывисто, громко выдыхая через нос, образуя в невыносимой тишине грубый свист.
Я могла бы прожить сотню жизней и не заслужить его. А теперь просто умру от его рук.
Три. Переродок знает, что я не буду сопротивляться.
Нет. Я не буду сопротивляться. Слишком дорог мне человек, в которого я могу всадить предательский кусок стекла.
Два. Боль в его темных глазах невыносима. Я вижу подступающие слезы. Он не может сопротивляться.
Чувство страха отступает. Я знаю только то, как он будет страдать после моей гибели: убиваться и верить в то, что моя смерть лежит на его плечах.
Один. Он останавливается. Лицо озаряет безжалостная гримаса убийцы.
– Скажи ему что-нибудь напоследок, – шепчет переродок.
Я лишь качаю головой, все еще встречаясь взглядом с угольными глазами Пита Мелларка.
Пальцы смыкаются на моем горле. Я чувствую удар о каменную стену.
Меня зовут Китнисс Эвердин, и я умру от рук человека, которого люблю больше жизни.
* – ЛЕТА, ЛЕТЕЙСКИЕ ВОДЫ (греч. letho — “забвение”) — в античной мифологии — “река забвения”, дочь богини раздора Эриды.
========== Глава 8 : Сон. ==========
Если я скажу вам, что пережила слишком много потерь, не задавайте излишних вопросов, а просто поверьте мне на слово. Я – магнит, притягивающий смерть. Как будто страх, боль и отчаянье являются минусом, а я — огромным живым плюсом.
Я пытаюсь разобраться: с чего это началось? Со смерти папы? Или гораздо раньше? Первым ярким образом, который был навеян моим воображением, являлась летняя Луговина.
Пение незнакомых мне птиц, перешептывание
Я любила лес, делилась с ним своими тайнами, разделяла с ним свои лучшие моменты жизни. Но все это выяснилось потом, после папиной смерти.
Единственное, что беспокоило меня на тот момент — тяготеющий запрет: в чащу идти мне запрещалось. Я оставалась у ограждения, боясь переступить его без отца. Но выбор был не велик: наблюдать за красотой издалека или стать ее частью?
Будто откликаясь на мои слова, тело бессознательно нырнуло под забором. Когда сладкая дымка забытия наконец-то отступила, я поняла, что нахожусь далеко от луга с полевыми травами и дикими цветами. Лес дружелюбно манил и встречал меня, как раньше, как делал это тысячи раз до этого.
Но на этот раз все было иначе – я была свободна. Тогда это казалось счастьем, а теперь это только обременяло бы меня.
Бесконечное счастье с треском провалилось, когда я услышала всплеск воды. Со знанием дела я пригнулась к земле. Хищник – не будь он хищник – не стал бы так шуметь, а любой житель Дистрикта-12 не посмел бы переступать ограждения, не будь он сам моим отцом. Неужто он обманул меня и вместе со мной проследовал до самого озера?
Нет, мало похоже на папу. Возможно, это тот странноватый мужчина, от которого всегда веяло алкоголем и который вечно вопил на Салли в Котле? Я испугалась: возможно, он был ненормальным и мог накинуться на меня, да и особой радости от встречи с полуголым алкоголиком я не испытывала.
Поэтому я свернула в противоположную озеру сторону, туда, где начиналась Большая Стена, огораживающая наш Дистрикт. Мало кто доходил до нее, а кто и доходил — не возвращался домой: миротворцы около неё мало походили на тех, кто ошивался у нас в Шлаке: безжалостные машины-убийцы прямиком из Капитолия.
От воспоминания о столице Панема меня передергивает. Даже тогда я задумывалась о том, как бы жилось мне и моим родным, будь я настоящей капитолийкой. Одевалась бы в такие же разукрашенные на манер кукол одежды? Наслаждалась бы чужими убийствами? Стала бы одной из спонсоров, поддерживая чужие жизни на арене? Как мало я знала о жизни этого странного места, в котором была знаменита и которому теперь прописала билет на каторгу.
В воздухе раздается напев знакомых мне птиц. Он звучит едва-едва, но по мере того, как я приближаюсь, звук становится громче и пронзительнее. Эта песня знакома мне: одна из тех, что напевал мне отец, вопрос состоял лишь в том, как птица смогла запомнить их.
«– Сойки любят тебя, – вспоминаю я наш разговор с отцом.
– Они любят слушать то, что им нравится. Они своенравны и горды, прямо как ты, Китнисс, – за этими словами следует его звонкий радостный смех. – Они тоже разделяют мир на черное и белое, не вдаваясь в сереющие краски.