Голограмма для короля
Шрифт:
— Липома, вариантов нет.
— Ну ладно, — сказал он.
Она обошла его снова, села. Взглянула в упор — глаза распахнуты, внимательны.
— Сильно беспокоились, да?
Он откашлялся. Что-то вдруг застряло в горле.
— Я вообще много беспокоюсь, — сказал он.
Она встала, сделала пометки в карте.
Алана внезапно осенило — мысль прежде не всплывала, но давно шныряла в глубинах. Если эта шишка — рак, можно больше ни о чем не беспокоиться. Банкротство — не беда. Учеба Кит — не беда. Наверняка по смерти отца ей скостят плату за обучение.
Д-р Хакем что-то вынула из ящика, опять встала у Алана за спиной. Он глубоко вдохнул. Рассчитывал на воздушный, солнечный аромат, но нет — она пахла иначе. Непонятно чем. На ум пришли деревья, земля. Густой мускус. Леса после дождя, вздох диких цветов.
— Несколько лет назад у меня было то же самое, — сказала она. — В груди все сжималось. Паника, похоже на сердечный приступ. Сделала ЭКГ, думала, что найдут шумы, аритмию, причины переутомления.
Она капнула на пластырь мазью, заклеила Алану шею, снова села на табурет.
— И что? — спросил Алан.
— И ничего.
— Какой ужас, — сказал Алан, и они рассмеялись дуэтом.
— Так и будем жить здоровыми, как дураки, — сказала она, и он засмеялся громче. — Но я понимаю, почему вы нервничали. Шишка в таком месте — поневоле забеспокоишься. Давайте мы ее вырежем, тогда узнаем точно. Как вам?
Он смотрел в стену. Сомневался, стоит ли смотреть доктору Хакем в лицо. Покосился на нее — а она глядела в упор, не мигая. Карие глазищи, с проблесками зелени, и золота, и серого. Непонятно, сколько ей лет. Между сорока и пятьюдесятью, может, чуть старше. Не выдержав ее взгляда, он уставился в пол. Туфли у нее модные, на ремешках, низкий каблук. Он снова отвернулся, уставился в стену, на моток проводов, перевитых, как артерии, уползавших из комнаты в коридор.
— Я могу вас прооперировать где-то через неделю. Пойдет?
Алан всей душой надеялся через неделю уже уехать из страны, однако согласился — сам не понял как. Назначили время, и доктор Хакем встала:
— Еще увидимся, Алан.
— Спасибо вам.
— Не переживайте.
— Не буду.
— Приятно было познакомиться.
— Мне тоже.
Юзеф расхаживал по вестибюлю, словно первенца ожидал. Расширил глаза, увидев Алана:
— Ну и что это?
— Доброкачественная. Ерунда. Липома.
— Не рак.
— Она считает, что нет.
Юзеф потряс Алану руку:
— Я ужасно рад.
— А я-то как.
— Абдалла в Эр-Рияде. По радио слышал.
Алан даже не знал, хорошо ли это.
Вышли из больницы.
— И врач была женщина? Откуда она?
— Не знаю.
— Саудовка?
— Я не спрашивал.
— Арабка?
— По-моему да. Я не уверен.
— Но скорее арабка?
— По-моему да.
Поразительно, сказал Юзеф. Женщин-врачей полно, объяснил он, но шансы, что Алану на первом же приеме попадется женщина, были очень малы.
— В парандже?
— Только в хиджабе.
— И принимала вас одна?
— Одна.
Они добрались до машины, Юзеф повертел ключами. Довольный как слон.
— Любопытно. Любопытно.
XXI
Молодежь словно потравили газом. Валялись посреди шатра, сплетясь ногами, раскинув руки. Джоунстаун [14] какой-то.
Алан кинулся к ним:
— Кейли? Рейчел? Брэд?
Они медленно разлепили глаза. Живы.
14
В Джоунстауне, Республика Гайана, в 1977–1978 гг. располагалась сельскохозяйственная община «Храм народов» — секта, основанная американским проповедником Джеймсом Уорреном Джоунсом (1931–1978). В 1978 г. члены общины совершили массовое самоубийство.
— Кондиционер вырубился, — выдавила Рейчел.
Они восстали, стеная.
Брэд глянул на часы:
— С час проспали. Извините.
Кейли подняла голову — глаза остекленелые.
— Погодите. Что у вас на шее?
Алан рассказал про больницу. Предъявил пластырь, обсудил прогноз, и молодежь тоже понадеялась, что всем его неприятностям найдется медицинское объяснение.
— А когда ее удалят, вам станет лучше? — спросила Кейли.
Повисла неловкая пауза.
— Сегодня был хороший сигнал, — пришла на выручку Рейчел. Открыла ноутбук, но в отвращении фыркнула: — Опять нет сигнала.
— Король-то сегодня появится? — спросил Брэд.
— Увы. Он в Эр-Рияде, — ответил Алан.
Брэд снова рухнул на ковры. Рейчел и Кейли последовали его примеру. Алан постоял над ними. Все поразмыслили, что бы такого друг другу сказать, ничего не придумали, промолчали.
Пускай сегодня поспят, решил Алан. Вышел из шатра, огляделся, толком не понимая, что делать.
Он шагал по набережной, пока набережная не закончилась и не уперлась в дюну. Ужасно хотелось шагнуть на песок, но Алан боялся, что увидят коллеги. В шатре прозрачные такие окошки.
Вдалеке на пляже увидел гору песка, а рядом брошенный трактор, погрузчик с ковшом. Если обогнуть гору и за ней спрятаться, можно потрогать воду и никто не увидит.
Он шмыгнул по берегу за песчаную гору, сел в тени. Выглянул, убедился, что его не видно из белого шатра, из Черного Ящика, из розового жилого дома. Для всех незрим, кроме рыбы морской.
Собственное поведение то и дело ставило его в тупик. Сделает что-нибудь — допустим, спрячется за кучей грязи на берегу Красного моря — и тотчас подумает: «Что это за человек, который сбегает из шатра для презентаций и скрывается за кучей грязи?»
Он снял туфли и перебежал ближе к морю. Ветерок легонечко морщил воду. Почти белый песок усеян осколками раковин, будто здесь столетиями били посуду.
Пляж узкий, вскоре крошечные волночки забрызгали Алану ступни. Закатал штанины, сунул ноги в воду. Теплая, как воздух, но чем глубже, тем прохладнее. Встал, стараясь особо не высовываться. Опять вынырнул из себя, усомнился в здравости своего рассудка. Одно дело — бродить по стройке. Другое — выйти на пляж. Но сбрасывать туфли, закатывать штаны и лезть в воду?