Голос ангела
Шрифт:
Самсон Ильич перекрестился мелко, по-воровски.
– А вы кто же будете? – спросила женщина, поглядывая на шикарную машину.
Самсон Ильич Лукин умел произвести нужное впечатление.
– Мы с Кузьмой – старые приятели. Что ж с ним приключилось такое?
– Ох, и не спрашивайте. Как вспомню, так сразу сознание теряю, на ногах стоять не могу. Вы в дом проходите, люди добрые.
Самсон Ильич снял кепку, вошел в дом. Охранник двинулся следом. Женщина усадила гостей. Самсон Ильич молчал, понимая, что женщина сама сейчас расскажет
– Вы-то мужа моего давно знаете?
– Давненько, – произнес Лукин. – Мы с ним старые друзья, можно сказать, по несчастью, – многозначительно добавил он.
"По несчастью” Лукин произнес веско, так произносят заветный пароль, на который понимающий человек среагирует тотчас.
– Уж не в тюрьме ли вы с ним сидели?
– Было такое дело, – сказал Лукин. – Там познакомились, там и подружились, – употреблять тюремный жаргон Лукин не любил.
Хозяйка дома сидела, положив руки на колени, и мяла носовой платок. Лукин судорожно пытался вспомнить имя жены Кузьмы Пацука, напряженно морщил лоб, шевелил губами.
"Как же ее Кузьма называл? А, вспомнил – «моя баба»”.
– Извините, пожалуйста, – произнес Лукин, – запамятовал ваше имя и отчество.
– Анна Ивановна я, Анна Ивановна Пацук.
– Очень приятно. Самсон Ильич. Может, Кузьма вам обо мне рассказывал?
– Сейчас не вспомню, может, и говорил, – женщина вела себя осторожно, словно подозревала подвох.
И тут случилось совершенно неожиданное для нее. Самсон Ильич запустил руку во внутренний карман пиджака, извлек портмоне, переложил его себе на колени.
– Анна Ивановна, мне, конечно, неудобно.., примите мои соболезнования. Не хочу вас тревожить, расспрашивать, что да как, понимаю, вам очень больно. У нас, Анна Ивановна, с вашим мужем дела были, – Самсон Ильич взглянул вначале на бумажник, затем на двойной портрет в деревянной рамке, с которого вот уже тридцать лет улыбались всем приходившим в дом Пацук и его супруга. – Я Кузьме деньги задолжал… Он слово с меня взял, говорил, отдашь лично мне, Христом Богом прошу, мне и никому больше.
Анна Ивановна Пацук подалась вперед, пальцы ее замерли, перестали мять носовой платок, глаза жадно блеснули.
– Кормилец мой! – воскликнула женщина. – Это же столько денег на похороны ушло. Ты ж не знал и не гадал, что тебя хоронить придется, такого молодого, здорового! Ничего не откладывал, я по людям ходила, по соседям денежки собирала, чтобы похоронить по-человечески.
Лукин картинно медленно развернул бумажник, как священник разворачивает Псалтырь.
– Не очень много я Кузьме должен был, вряд ли это поправит ваши дела, Анна Ивановна, но долг платежом красен. Кстати, как это случилось?
И тут женщину прорвало. Она подумала, что если не расскажет, то и денег, возможно, не получит. Даст ей заезжий богач каких-нибудь десять долларов, а остаток себе присвоит. И она рассказала все, что ей было известно. Самсон Ильич
– Да уж, не думал и не гадал, что так сложится судьба. Дела мы с вашим супругом, царствие ему небесное, большие делали. Жаль, придется теперь одному, вдвоем-то сподручнее было, Анна Ивановна.
– Какие дела? – спросила женщина. Руки Лукина наконец перестали закрывать и открывать портмоне, он вытащил пачку денег – двести долларов десятками, аккуратно положил деньги на край стола. Анна Ивановна посмотрела на деньги.
– Берите, они теперь ваши. Нет Кузьмы – отдам вам, все-таки вы жена его.
Деньги мгновенно исчезли в руке женщины, словно их и не было на столе. Она тут же поднялась, вышла в кухню, вернулась с тарелкой, на которой лежало порезанное мясо, и с бутылкой водки. Поставила все это на стол, принесла хлеб, рюмки.
– Какие дела у вас с моим Кузьмой были? – деньги она уже пересчитала в кухне, и сумма ее убедила в честности Лукина.
– Обещал он мне старую икону продать в окладе, я ему хорошие деньги посулил. Сказал: “Приезжай, Самсон Ильич, поживешь у меня, погостишь, на рыбалку съездим. Билет до Москвы дорогой, мне самому накладно мотаться”. Вот я и приехал.
– – Икону в окладе? – изумилась женщина. Взглянула на икону, дешевую, бумажную, за стеклом. – Не было у нас никаких окладов.
– Может, он вам, Анна Ивановна, и не сказал, сюрприз хотел сделать?
– Говорил он мало, – призналась Анна Ивановна, – нелюдимый был. Но уж если обещал, то выполнял обязательно.
– Значит, вы ничего не знаете об иконе и об окладе?
– Ничего.
Лукин подозревал, что убили Кузьму Пацука именно из-за оклада. Но кто мог прознать про его ценность, если сам Пацук о ней и не подозревал? “Проговорился Пацук, что ли? Вот придурок, язык бы ему отрезать!"
Выпив рюмку водки, Анна Ивановна встрепенулась:
– Погодите, Самсон Ильич, у Кузьмы чемоданчик есть. Он мне никогда в него даже заглянуть не позволял. Сейчас я его принесу. А что, действительно хорошие деньги вы ему обещали?
– Хорошие, – сказал Лукин, и его глаза заблестели.
Анна Ивановна вспомнила о пятистах долларах, обнаруженных во внутреннем кармане пиджака мужа, того пиджака, в котором и был похоронен Кузьма Пацук три дня тому назад. Она быстро отправилась в спальню и вернулась с небольшим чемоданчиком черного цвета.
– Знакомый чемодан! – воскликнул Лукин, поднимаясь со своего места.
Чемоданчик по размерам был таким, что оклад в него вполне мог вместиться. Но Анна Ивановна уже заглядывала в него в тот день, когда погиб Пацук, сразу после отъезда милиции, и знала, что ни оклада, ни денег в нем нет; последнее обстоятельство ее очень расстроило.