Голос крови
Шрифт:
И вот я поднимаюсь по древней (того и гляди, обвалится) лестнице, стены в подъезде исписаны неприличностями — и смотреть не хочется, а глаз цепляет. Внутри все нарастает тревога. Если б можно было, и не рассказывал бы ничего о... даре? проклятии? испытании, данном нам за грехи?
Если бы да кабы. Вот он, выбор в действии. Место прописки — комната в коммуналке; дверь открывает девица в коротком халатике, на лице след многих радостей и печалей. Смотрит так, что невольно отзывается мужское естество. Всегда был чувствителен к подобным невербальным призывам, а в новой своей сущности — тем более. Дышу ровнее, спрашиваю, насколько возможно вежливо
Девица идет, и ее бедра под халатиком не просто качаются, а так и ходят ходуном. Она стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, распахивает ее передо мной. Ощущая себя более чем неловко, шагаю в комнату. В пору евроремонтов и красивостей она выглядит какой-то старой, причем не той старостью, что претендует на созданный поколениями уют, а той, что проявляет себя отсыревшими обоями и легким запахом плесени.
— Лизка-то где? — переспрашивает мужчина, судя по всему, ее отец. Глаза с трудом фокусируются на мне.— А кто ж ее, курву, знает! Зазналась Лизка-то, не ходит к нам, простым трудягам. Чтоб ее!
«Простой трудяга» скользит по мне мутным взором. Мать вздыхает, сжимает худые пальцы и тихо спрашивает:
— А зачем вам Лизавета надобна?
— Хотел проверить самочувствие, выписалась она неожиданно, и я не успел...
Замолкаю, видя широко распахнутые глаза.
— Что с Лизонькой моей? Что-то случилось? Да не молчите же вы!
— Ничего страшного, ногу потянула. Она не говорила? Видно, не хотела тревожить, да и пустяки это, сущие пустяки.
Да, пустяки все, стучится в голове, и удар о бампер и лобовое стекло, от которого она пролетела метров пятнадцать по дороге, и два с лишним часа в операционной, и вампирская сущность... ну что тут может быть серьезного?
— Телефончик ее подскажете?
И голос елейный:
— Да, конечно.
Женщина кажется завороженной. Муж ее ушел в себя и в разговоре не участвует. Ему куда как интересней футбол на канале «Спорт».
Звоню, лишь выбравшись на улицу. Дворик эхом передразнивает шаги. Лиза долго не берет трубку, так и вижу, как она пытается понять, что за номер, и стоит ли отвечать незнакомцу.
— Алло.
— Елизавета?
— Да.
Не первый раз слышу ее голос, но сейчас в нем звучат все оттенки усталости, от раздражения до апатии.
— Это Даниил Радов, врач из больницы, куда вас привезли после... случая. Нам нужно поговорить.
— О чем?
Столько равнодушия, что даже теряюсь. Фоном— детский писк и какой-то шум.
— Ваше состояние нуждается в постоянном наблюдении, нам необходимо встретиться, я разъясню ситуацию.
Говорю, а главного сказать так и не решаюсь.
— Я... не сейчас. Может быть, позже. Извините, я спешу.
— Елизавета, я сказать хотел, что тогда вы были очень плохи, на краю гибели, и я... в общем, мне пришлось сделать кое-что, что изменило вашу сущность, и...— я понимаю, что несу бред, но продолжаю говорить.— Вы в опасности, вернее, даже не вы сами, а люди, вас окружающие, и я советовал бы воздержаться от длительных контактов... Лиза? Лиза! Вы меня слушаете?
— Да. Чего вы хотите?
Нервозность в ее голосе нарастает, едва не звенит.
— В общем, вы теперь... ох, лучше бы нам все же встретиться!
«...усиливаться», хочу добавить, но она перебивает:
— Вы все врете!
— Лиза! Подождите, послушайте меня!
— Я не желаю вас слушать!
Короткие гудки вызывают недоумение и злость. Набираю номер еще раз, вызов идет, время все тянется и тянется, а меня будто не слышат. Чертыхаюсь и бегу обратно. Город отзывается эхом, насмехаясь надо мной, очень странным вампиром.
Брови девицы взлетают, когда она вновь видит меня под дверью.
— Опять к Заботиным? Тебе что там, медом намазано? — решает съязвить она.
Смотрю так, что она замолкает, шарахаясь в сторону. Вновь баррикады, занавески в проемах, дети, громкие разговоры, запах жареной рыбы. В комнату едва не влетаю. От взгляда трезвеет даже отец девушки.
— Где она живет?!
— На Дровяной, но сейчас в садике, на работе... наверное... Мать теряется и снова трет пальцы, будто озябнув.
Во дворе цепляется местный житель; я даже не слышу, что ему надо. Рокоча, нарастает злость, скребет в горле, призывая залить жажду. Выравниваю дыхание, заставляю себя уйти. Спокойствие и тишина. В машине всегда свежая кровь в пакете, во избежание. Свежая. Ха!
Ищу на карте адрес и лечу через половину города, утешая себя мыслью... да какой там «утешая»! Едва ли не впервые в жизни молясь. О том, чтобы успеть.
Город смеется в открытую, наполняя улицы автомобилями и зажигая на светофорах столь им любимый красный сигнал.
Учреждение по воспитанию «нашего будущего» выглядит донельзя мирным и спокойным, насколько вообще может быть спокойной пара сотен детишек. Дети орут и носятся по дворику, полностью игнорируя воспитателей.
Я снова слышу вопросы: что, как, почему; обрываю их и улыбаюсь, потому как время, ускользающее время... Мне отвечают, что, да, работает здесь такая. Была, но ушла уже, отпросилась пораньше по состоянию здоровья, очень уж плохо ей стало.
Еще б ей было хорошо!
Спешу, теперь уже домой к девушке. Кляну себя, как последнего идиота. Вот он, мой выбор в действии. Какое же безрассудство — плодить потенциальных убийц, у которых жажда крови лежит в основе их сути!
А город все смотрит, видя насквозь. Город наш такой же, как мы,— вампир. Высосет силы, подарив взамен вполне земное наслаждение — затейливой красотой и ритмом, пороками и приключениями. Мы дети его.
Подъезд встречает меня грохотом и криком. Кричат так, будто видят что-то жуткое, но неизбежное. Деревянная, но крепкая на вид дверь поддается не сразу, трещит и подрагивает, грозя вывалиться вместе с косяком; от следующего удара не выдерживает замок. Визг повторяется. Узкий коридор, единственная комната похожа на поде битвы, у стены на диване замерла, вцепившись в кухонный нож, девушка, другая хищно оскалившись, неспешно подходит к ней.
— Стой!
Обе они поворачиваются ко мне. Блондинка, бледная, с уставшими глазами и неправдоподобно алыми губами, выкрикивает:
— Это все ты виноват!
В мою сторону летит стул, затем покрывало. Отбиваю первое, уворачиваюсь от второго. Лизонька шипит разъяренной кошкой, бросается, метя когтями в глаза. Заламывая руки драчунье за спину, и думаю, как же она прекрасна. Сильна в своей злости, но слаба от голода и переживаний. Она дергается и рычит, забывая слова, а я все надавливаю на запястье, заставляя уткнуться носом в пол.