Голос Немого
Шрифт:
Думал я, впрочем, не столько о шахе, сколько о его целях.
Любые действия правителя, направленные на соседнее государство, могут быть ориентированы только на одно: на получение выгоды для себя. Если, конечно, правитель не поставлен теми самыми соседями, но этот вариант рассматривать сейчас не стоило. Отношения Вираты с Претой были менее напряженными, чем с моей родиной, но это ничего не гарантировало и мирного благоденствия не обещало. До Пятилетней войны у них тоже случались столкновения, порой продолжительные и кровопролитные, а вот после той победы Вираты отношения стали тихими и ровными, и это вызывало определенные подозрения. Претцы хитры и самолюбивы, а еще они умеют ждать. Чего ждали теперь? Конечно, мысли про Хаос интересны сами по
Надо все же выяснить, какие именно чары наложила Идущая-с-Облаками. Простая сохранность жизней нескольких детей совсем не объясняет того удивительного покоя, в котором пребывала Вирата все это время. Да, Гнутое Колесо и остальные высокопоставленные лица на удивление преданы стране и кесарю, настолько, что в это с трудом верится. Но как это могло повлиять на соседей, которые в отсутствие верховной власти не попытались поживиться за счет ослабленной страны?
Положим, королю Фергру было не до новой завоевательной войны, он за время предыдущей очень многое упустил в своих землях, едва не доведя свой обнищавший, обескровленный народ до бунта, и теперь вынужден был лихорадочно наверстывать, наводя порядок внутри страны. Поскольку получалось это плохо, мечта разобраться с Виратой так и осталась мечтой.
Владыка Ладики — человек жесткий и волевой, но он очень не любит решать вопросы военным путем, основательно закрепился в существующих границах и не видит необходимости в захвате каких-то земель. Редкое качество — умение довольствоваться тем, что имеешь.
Но Прета? Казалось бы, самое время дожать соседа, ослабленного войной и смертью кесаря, — но нет же, не сунулись. Положим, во время войны и сразу после Прете тоже было не до внешних проблем: тогда как раз скоропостижно скончался прежний шах. В результате болезни или несчастного случая — я смутно помнил ту историю, был тогда слишком мал. Кроме того, кажется, примерно в это время я постигал мореходную науку на островах и совсем не думал о политике.
Если же продолжить размышления в этом направлении и отбросить нездоровые аппетиты Фергра с его мечтой о море, выходит, что та война больше всего выгоды принесла нейтральным соседям, как это обычно и бывает с тяжелыми, затяжными войнами. И не стоит исключать намерений Преты со своей стороны вцепиться в Вирату, когда та всерьез ослабнет. Просто не успели: умер шах, и борьба за власть внутри страны нарушила стройный план. Нарушила — или отсрочила?
Для шаха и его двора наш брак с Тией — кость в горле. Дарка — неорганизованная сила, рассчитывать на нее бесполезно. Позиции Владыки в Ладике исключительно сильны, а политика его стабильна. А теперь еще и проверенный вариант, стравить Вирату с Альмирой, не так-то просто провернуть: никто из братьев, займи он престол, не рискнет идти против меня. Не потому, что я слишком умен или опасен как противник, — просто в этом случае они не смогут положиться на некоторые очень сильные фигуры. В Альмире до сих пор хватает людей, которые предпочли бы видеть корону на моей голове, пусть и увечной, чем на чьей-то из их. Толковый политик мог бы изменить мнение этой части аристократии, переманить ее на свою сторону, но откуда этому «толковому политику» взяться? Это точно не про моих братьев.
С другой стороны, есть простой выход: убить меня. Что, собственно, и попытался провернуть загадочный некто, отдавший приказ ухрам. И как после этого можно не подозревать шаха? Не исключено, что и на драку он спровоцировал меня в намерении убить под благовидным предлогом, и странная попытка рассорить меня с женой тоже наталкивает на определенные мысли. Да, разлад в семье кесаря — не то же самое, что смерть, но это возможность расшатать ситуацию внутри страны.
Как на мою гибель могут отреагировать в Альмире? Сложно сказать. Я отлично знаю страну, в которой родился, и то не взялся бы сделать прогноз. С равным успехом они могли выразить формальное сочувствие и тем ограничиться, обидеться
Вообще, удивительно и даже почти страшно, насколько быстро я перестал считать себя альмирцем и задумываться о благе родной страны, не ощущая при этом ни малейшего раскаяния.
Но, с другой стороны, раскаиваться можно, когда ты совершил какую-то ошибку и ощущаешь за собой вину, а мне каяться не в чем. Из прошлой жизни меня вычеркнули при первой же возможности, ничего от меня не ждали и не хотели, буквально похоронили. А пять лет затворничества вполне можно было зачесть как очистительное пребывание на Железных облаках перед новой жизнью: в тишине и уединении, в мыслях о высоком и наедине с богами. Волю его величества Фергра я исполнил, когда умер для родной страны, и довольно с него. Можно сказать, он сам освободил меня от всех долгов — сына, наследного принца, даже вассала и офицера.
Отношения в королевской семье Альмиры всегда были сложными. Фергр обладал тяжелым, крутым нравом, не терпел ни малейшего неповиновения, неидеальности, попыток пойти против его воли. Он отлично ладил только с военными: они понимали необходимость беспрекословного подчинения, а он проявлял на поле боя неожиданную стратегическую гибкость и прислушивался к мнению профессионалов. Фергр всегда был идеальным военачальником, но не лучшим королем и совсем уж отвратительным отцом и мужем. Но жену, как ни странно, по-своему любил.
Когда была жива королева Сарталь, правящая династия еще походила на семью, но она умерла вскоре после окончания Пятилетней войны, и Фергра это окончательно подкосило. Сначала поражение в войне, которая была для него смыслом жизни, потом смерть королевы… Мне кажется, он был обижен на нее за это предательство и мстил. Всем мстил: стране, которая не оправдала надежд, жене, которая оставила его в такой тяжелый момент, сыновьям, которыми он был недоволен. Он стал совершенно невыносимым: еще более злым, желчным и упрямым, чем раньше, и все как-то очень быстро окончательно развалилось.
Мать была стойкой и мужественной женщиной, она умудрялась выдерживать характер супруга, управляться с тремя сыновьями и по мере сил растить нас людьми, а не безвольными частями военной машины. Король считал, что нас это портило, но позволял ей это: едва ли не единственное проявление и подтверждение каких-то светлых чувств, которые Фергр питал к супруге. Да, своеобразное и неубедительное, но, если вдуматься, для столь авторитарного человека это был буквально подвиг.
А потом, когда Сарталь не стало, Фергр взялся за нас сам. Младшим было пять и четыре, они быстро забыли другую жизнь, а перевоспитывать пятнадцатилетнего лба оказалось поздно. Поэтому меня посчитали «совершенно испорченным», о чем не уставали напоминать. А ведь я еще и дан, то есть совсем не военный человек! Но до определенного момента король не предпринимал никаких шагов относительно меня — я более-менее оправдывал ожидания и не раздражал его всерьез. Лет пять.
Всю свою сознательную или по крайней мере более-менее взрослую жизнь я терзался одной мыслью: как талантливый, даже гениальный военный стратег и тактик в мирной жизни может проявлять такую узколобость и недальновидность?
Сделать и, главное, принять подобный вывод было очень сложно, я потратил на это несколько лет. Я видел ошибочность, даже глупость поступков короля, но не верил самому себе и полагал, что просто чего-то не понимаю и не замечаю. Он приучил нас никогда и ни при каких обстоятельствах не перечить. Но когда в итоге прав оказывался я и время демонстрировало всю несостоятельность совершенных Фергром шагов, в один момент я не выдержал и возмутился. Тогда-то меня и сослали в самую глушь, на дальние гарнизоны, к тварям и голым, унылым горам. Под предлогом продолжения службы, которую мы действительно несли все трое, но обычно в более удобных местах, на границе с Виратой.