Голоса на обочине
Шрифт:
А механизм по лишению состояния ста сорока миллионов россиян ладился на глазах, а мы обескураженно все молча взирали. Приватизация!..
Вначале было обесценено громадное богатство Советского Союза. Затем население было поставлено в такое положение, в котором оно готов было, вынуждено любую собственность обменивать на хлеб, молоко и так далее. Есть что-то надо было… И любой протест против такого ограбления всего народа был в то время невозможен…
…Так в течение всего нескольких лет появились собственники нефтяных, металлургических, химических гигантов…
И теперь утверждения, с таким усердием внушаемые нам, что план и государственная собственность, – самое главное препятствие эффективного развития нашей страны, разбились опять же на наших глазах о личные интересы жирующих на народном богатстве.
Поворот к капитализму для нас, россиян, оказался чудовищным откатом назад. Мы сползли к недоразвитому капитализму…
…Почему об этом молчат? Неужели я умнее всех! Быть того не может!.. Тогда в чём же дело?..
…Вместо столицы оказался я за Уралом. Но никто меня не тронул. Долго, правда, не работал. Кругом красные флажки. Теперь-то работаю. Глава фирмёшки одной. Проектными делами занимаемся. И по прежнему профилю работы, и не совсем… Но с голоду не пухну. Сердечко вот только теперь…
Чернослив в шоколаде
Я зашёл в отделение почты у нас во дворе и, кажется, в неудачное для меня время. А, может, наоборот… Где б услышал такое?.. Оказывается, сегодня день выдачи пенсии. Мне всего-то нужен почтовый конверт. Народу битком… И до окончания обеденного перерыва около двадцати минут. Все спокойно ждут момента начала выдачи денег. Идёт неспешный разговор. Я притулился у косяка, почувствовав интересное. Начало разговора я не слышал. Захватил, видимо, середину его.
Рассказывает интеллигентного вида пожилая женщина. Мне она показалась похожей на бывшую учительницу.
– Ну что мне делать? Болезнь есть болезнь, надо прорваться к этому доктору. А я никуда никогда не прорывалась. Тем более так! Но всё ж решилась. За меня договорились. Меня доктор примет. Мне только осталось, как сказали, обязательно купить солидную коробку шоколадных конфет. Боже мой, коробку-то конфет я купила, большущую такую. «Чернослив в шоколаде» называется. Сама никогда не пробовала такой. Сто семьдесят два рубчика стоила эта моя взятка. Пакет пластиковый большущий дома еле подобрала. Сама иду в поликлинику, а всё думаю: «Боже мой, как же это я буду, старушенция такая, взятку давать? Ведь это ж… он же на государственной работе…» А за спиной, над ухом всё вдогонку усмешка моего зятя: «Ну что вы, Серафима Илиодоровна, уже какой год как перестройка! А вы всё по каким-то махровым принципам живёте! Давно пора перестроиться! А то не выживете так…»
Иду. Под мышкой, как крыло аэроплана, пакет такой большой с конфетами. Ветер на улице. Сумка парусит, я спотыкаюсь. И трушу… «А вдруг оскорбится? Мужик ведь! А я, какая-никакая, всё ж таки дама! Он же, наверное, в нашей нормальной школе учился. Доктор медицины, в любом случае не меньше меня, училки-пенсионерки, получает? Выставит за дверь ещё! Позору!.. В общем, иду, интеллигентка тощая, комплексую вовсю… Но, как велел зять, держу курс на перестройку: а то и впрямь… не выживешь теперь…
Не помню в подробностях, как я вошла в кабинет. А он, доктор, высокий такой, представительный. А у меня своё: «Неужели такие сейчас берут? Думала, какой-нибудь прыщавый будет, с наглым лицом…» Опыта у меня в этом деле никакого… Не обучены мы…
Как давать-то, думаю, с какими словами? Он чужое вдруг брать не будет, я ведь за работу, которую ему оплачивают, буду совать этот чернослив, будь он неладен!..
– Что же вы, проходите ближе к столу! – говорит и смотрит доктор не на меня, а куда-то мимо… Сам весь лицом смуглый, породистый такой. Лет сорока.
«Ну прям не доктор, – думаю, – а чернослив в шоколаде».
Шагнула я к столу… Не знаю, как у меня вырвалось:
– Доктор, тут вот вам…
И не успела я сама до конца вытащить из пакета коробку, как он ловко хвать её! И не сумела я ничего: ни договорить, ни сесть ещё, он – шасть! И за ширмочку, за занавеску – двумя быстрыми шажками, как в цирке. Оттренированно!.. Как между прочим. Легко так. А я вспотела вся… Меня больше всего поразило, как он шустро всё. Ну, думаю, такие как мы, верно, обречены на вымирание. Динозавры. Эта перестройка для таких вот, как этот…
Очередь молчала, внимательно слушая.
– И что, помог он вам? – с явным сомнением спросила дама у подоконника.
– Ну, где ж помог-то? Ещё раза три ходила с такими же коробками и поболее… И к нему, и к другим… Толку-то?!
…Окошечко на выдаче открылось, белокурая женщина лениво что-то сказала. Очередь колыхнулась и вновь замерла, зашелестели слова присутствующих. Но уже без внимания к рассказчице, которая повернулась к окошку.
Я вышел на улицу.
Митька-интеллигент
Говоришь, интеллигенция спасёт нас? Спорить не буду, может, и так…
…А я вот на прошлой неделе в своё село наведывался. Брательник рассказывал про Митьку-интеллигента. Есть в нашем конце такой. С детства чудачит. Лет под тридцать ему. Когда в себе, на народ, ну там в магазин, аптеку… ещё куда, обязательно выходит в шляпе и с авторучкой на груди в кармашке слева, будь он в пиджаке ли, в рубашке ли… Солидно держится. Это когда он в себе, а бывает иначе…
В тот день мать заставила его огурцы полить. Он вроде в себе был в этот момент, просветление у него какое-то… Огород у Косяковых к речке спускается, у самой воды. Пошёл поливать.
Надо же! Соседка вздумала искупаться. Искупалась, вышла без ничегошеньки на берег, а он у кусточков стоит, Митька-то. Смотрит.
Дарья ему:
– Чё лупишься? Не видел никогда бабу голяком? Не знаешь, что делать?
Пошутила она так… Ага…
«Что делать?» Он, Митька-то, нахохлившись, коршуном и бросился на неё. Замкнуло в нём что-то… Стал кусать её за плечи, за грудь, за другие места. Кожа клочьями… Повалил и всё зубами, зубами её…
…Никогда не знал, что делать? Знал да забыл? Или что ещё у него?..
Сбежался народ. Еле отбили Дарью от Митьки-интеллигента!..
Курильщики
Никак не могли меня мать с отцом заставить бросить курить.
Я и сам был не против, но… Сам с собой совладать не мог.
…А тут гуртуются около Ванькова палисадника парни. Курят.
Пасха! Солнечно так. Все нарядные и весёлые. Меня зазывают к себе. Свернули и мне «козью ножку» из газеты. Я закурил. Стою фасонисто, дымлю.