Голоса на обочине
Шрифт:
«Сейчас схвачу! И всю обойму – в него! И в себя!» Я перестал себя ощущать, я был в невесомости… А может, на грани безумия!
Лисовский перехватил мой взгляд, взял пистолет и вложил его в кобуру.
Он подошёл к кушетке. Встав у Лены в изголовье, руками взял сверху её под колени. Приподнял ей ноги, потянув их на себя. Развёл свои руки с зажатыми в них ногами в стороны.
– Ну! Долго ждать? – он смотрел на меня своими дикими глазами.
Я вновь склонился над Леной.
– Я помогу, – проговорила она.
Её длинные пальцы скользнули вниз живота. Там они невольно на миг соприкоснулись с моими…
…Внутри, не сразу различимый, сидел, впившись накрепко в мягкую розовую тёплую человечью плоть, клещ. Он уже явно распух от крови. Был не тёмный, а несколько посветлевший. Вокруг него покраснение и отёк.
Я взял пинцет и скальпель…
…Когда всё было сделано, я опустился на стул у окна и одеревенело упёрся взглядом в одну точку в темноте палисадника. Отстранённо, будто издалека, слышал, как Лена одевалась.
– Не энцефалитный? – произнёс Лисовский. Не называя меня никак. Словно я послушно управляемый робот.
– Не знаю. Надо смотреть врачу-специалисту. Я его выкрутил полностью вместе с хоботком, но зараза могла пойти в кровь. Время терять ни к чему.
– Лёша, прости.
Я вздрогнул.
Лена стояла почти вплотную ко мне:
– Лёшенька, прости меня! – повторила она бесцветным голосом.
Я тогда не понимал и сейчас тоже: за что она просила прощения? За то, что было в медпункте? Или за другое?.. И понимала ли она сама, о чём просила?
Так мне до обидного дежурным показалось это её «прости».
Данью вежливости, что ли… Или она так боялась рядом стоявшего Лисовского?
К тому времени я уже начал догадываться, как одинок в своей жизни человек… И с моей впечатлительностью столько мне ещё впереди предстоит всякого.
…Они ушли. Так захотелось куда-нибудь убежать. Но куда?
Может, к Байкалу? Но где он?!
Продолжая сидеть у окна, я плакал… В голову вползла спасительная мысль: сейчас найду чего-нибудь и траванусь. Я… обрадовался этой мысли. Всему сразу развязка… я не выдержу моей такой будущей жизни… Я не готов к ней… И никогда не буду готов с такой моей нервной организацией…
С шумом ввалился Водолазов, задев у порога ведро.
– Лёх, что стряслось-то у них? Долго так!
– Да, заноза была, – с усилием собирая себя в одно целое, ответил я.
– У кого?
– У Лены в пятке.
– У тебя лицо в слезах! – хохотнул он.
Я нашёлся:
– От нашатыря. Она в обморок падала, а я… пролил…
– Добегалась! Они вдвоём с женой начальника части всё шастали вдоль Оськина оврага. То им грибы, то ещё чего!.. Теперь, гляжу, еле идёт. На плече муженька повисла, полуживая. Маменькина дочка, одним словом… От занозы – в обморок?!
Он ещё что-то сказал. И хохотнул. Мне было не до него.
Больше Лены я не видел. На другой день Лисовский отвёз её в госпиталь, оттуда через пару дней проводил в Саратов. Об этом, ухмыляясь, сказал мне всё тот же Водолазов.
Лисовский вёл себя со мной так, будто вообще ничего не было.
Не замечал меня, делал вид…
А потом его перевели куда-то в другую часть… Он – не знаю где, она – тоже. И живы ли?..
Меня-то уже точно нет прежнего…
…Хирургом я стал. Циником тоже… Это – профессиональное.
Возвышенней и чище, чем с Леной, у меня потом уже ни с одной из моих женщин отношений не было…
Столько перегорело во мне тогда в одном коротком замыкании…
Правда
Спрашиваешь: страшно на фронте было, по правде? А как же не страшно? Живой, чай! Но когда опасность, некогда вроде и бояться. Начинаешь действовать, делать то, чему учили. Опять же по своей сноровке…
Правда – она то колючая, а то совсем не знаешь, как к ней подступиться…
…Помню миномётный обстрел, в первые дни, когда на передовую попал… Фриц как начал лупить! Мы врассыпную. Ещё и испугаться не успели…
Рядом ложбинка какая-то была, небольшая. Я – в неё. И тут же на меня ещё трое сверху. Придавили, дышать нечем. Я было задыхаться начал, рваться кверху. А тут мысль прожгла: «Стоп! Я так жив буду, прикрыли меня ребята собой…» Затаился… Даже как бы обрадовался… повезло… Съёжился, чтоб ничего не торчало…
…Смолкли взрывы. Двое, которые на мне лежали, – оба раненые, а тот, что сверху них, – мёртвый. Вот оно как… И стыдно, и вроде вины-то моей нет.
Санитары раненых и убитых подбирают, а я сижу целёхонький. И так не по себе…
Коля Меченый
Дружку моему Николаю на передовой не повезло спервоначала. При бомбёжке, смешно сказать, оторвало осколком ему краешек левой ноздри. А когда миномётный осколок надорвал ему мочку правого уха, ребята попритихли. Только нет-нет, да назовут его меж собой «Меченым». И правда ведь: меченый. У нас в селе так овец метят перед тем, как в стадо пускать, – ухо надрезают.
…А Николай стал настороженным каким-то. Задумчивым. Заметив, что ребята около него стараются долго не задерживаться, странно усмехался только…
…А тут идём втроём по нейтральной полосе. Вне зоны обстрела миномётов. И ему по нужде потребовалось, по лёгкой. Всего-то метров на десять отошёл от нас в реденькие кустики. И вдруг – как ахнет! Прямо в эти кустики. Поднялись и к нему. Голову у Николая, как лемехом, срезало. Лежат: отдельно он, отдельно голова его…
Пристрелочный, что ли, был выстрел, либо шальной снаряд этот. Больше-то не последовало. Всего один-единственный.