Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
В конце концов, его спас сосед-помещик, заехавший поздравить соседа с Рождеством. Дюфора он застал в горячке, в просто ледяном доме, и, преодолев сопротивление, увез к себе в имение. Охапку кустов из рук француза смог вынуть только врач.
Весной, когда растаял снег и прилетели грачи, Арман осмотрел свою землю, и понял, что разорен, что мечта разбилась не в мелкие осколочки, а рассыпалась в прах. Его земля напоминала кладбище.
Он хотел стреляться — но не было пистолета. Думал удавиться — но потолки в его домишке были низкими,
Одним словом, достаточной настойчивости в лишении себя жизни Арман не проявил.
В самом деле: от соотечественников он был отделен степями и лесами, следовательно, о его позоре на родине никто не знал. Близких родственников не имелось, и оставалось лишь дать время однокашникам, дальним родичам и той самой девушке забыть несчастного Армана.
Предстояло как-то наладить жизнь на чужбине. Дюфор голодал, перебивался уроками, на которые его звали скорей из жалости: русский язык Арман знал весьма скромно, из-за чего польза от его учения была сомнительна.
Но как-то устроилось. Через год он разговаривал на русском свободно, впрочем, с каким-то птичьим акцентом, брался переводить книги и статьи, выписанные купцами и помещиками из-за границы. Он растил свой сад: несколько деревьев, грядка капусты, да участок, засаженный картошкой. Был и виноград: те самые несколько кустов, которые он не дал вырвать из своих рук, проявили чудеса живучести и в очередной раз пустили корни. Средство от морозов было уже известно в этих местах: кусты роз и прочие теплолюбивые многолетние растения на зиму закрывали одеялом павших листьев и земли. Листья прели, давали тепло.
Но так можно было укрыть куст, дюжину кустов, полсотни от силы — но не виноградники на многих десятинах, о которых грезилось. Но мечта не отпускала: Арман высаживал черенки или как здесь их называли — чубуки, здешнего винограда, намереваясь прививкой и селекцией вывести сорта благородного винограда, для которого здешние зимы будут родными.
По всему выходило, что это затянется на десятилетия — и снова опускались руки. Ведь в таком случае Дюфор мог не воспользоваться, а то и вовсе не увидеть плоды своих трудов.
Но жизнь если не изменилась враз, то приобрела новый оттенок. К французу как-то заглянула городская белошвейка. Не подумайте ничего этакого… Этакое случилось позже! Просто молодая женщина проходила мимо, и начался дождь. После он навестил ее в городе, пригласил погулять в городской сад. Затем она навещала забавного иностранца — в солнечные дни и дождливые, а однажды и вовсе осталась у него ночевать.
Незаметно Дюфор увлекся нежданной гостьей. Ведь эта женщина была почти столь же красива, как и та француженка, и, к тому же, гораздо ближе и несколько доступней.
Дюфор ответно нравился белошвейке: не пьет, на женщину руку не поднимет. А обращался он с ней так, что чувствовала швейка себя королевой, и от того так сладко кружилась голова. Чего еще бабе для счастья надо?
Головокружение оказалось, среди прочего признаком беременности. Пара стремительно обвенчалась — француз был человеком чести. Для того чтоб это оказалось возможным, католик-француз перешел в православие и стал Андреем Афанасьевичем. Лишенный близких в отечестве, на чужбине, через жену, он обрел множество родичей.
И что еще важней: он обрел новый смысл жизни: к своему домику он пристроил еще две комнаты и кухоньку, с удвоенным усердием рыхлил землю, придумал устройство, что поднимало воду из реки прямо к дому, следил за привоями… Ведь это все должно было перейти к его сыну, появление которого на свет он ожидал вскоре.
Однако родилась дочь.
Что, если вдуматься, тоже неплохо.
Возвращение
— Вам стоило рассказать о бомбардировке раньше!
— Да откуда я мог знать, что это так важно!
— Мне надо в город…
Дюфор покачал головой, выпуская через зубы клубы дыма — табак здесь рос куда лучше винограда:
— Но вы так слабы! За вами нужен уход!
— Плевать! Найдите мне повозку. Я оплачу! Ваша жена ведь на чем-то ехала, когда меня подобрала!
— Се была повозка, которую жена нанимала.
— Наймите снова для меня! Я заплачу!
Заплакал ребенок. Дюфор вытащил его из колыбели, и принялся укачивать на руках. Девочка была сущим ангелочком, как и надлежит полукровкам и детям, зачатым в любви. Аркадию стало стыдно.
— Я понимаю, что и так вам многим обязан, — сказал он. — Но я злоупотребляю вашим гостеприимством, в то время как мне надо быть в городе.
— Но вы же больны!
— Отнюдь!
Чтоб продемонстрировать свое здоровье, Аркадий встал с ложе и сделал несколько шагов. Вернее — попытался их сделать. После в глазах потемнело и он, чтоб не рухнуть, оперся о стенку.
Дюфор подхватил юношу, усадил его на кровать.
— Вот видите! Вы слабы! Вам надо отлежаться несколько дней.
— У меня нет нескольких дней! До города верст семь! Я могу и дойти! — Аркадий словно угрожал. — Я что, в плену?
Он хотел сказать нечто обидное о французах под Севастополем, сообщив Дюфору, что он вместе с ними — одно злодейское племя, но сдержался.
— Мне надо в город, слышите?! — настаивал Аркадий. — Дома и стены лечат!
— Отчего вы так торопитесь?
— Тороплюсь — значит надо!
Дюфор махнул рукой и резко смирился. Он отправился в Кокотеевку, где нанял для своего беспокойного гостя крестьянскую телегу. Затем отлучился в свой сад и из ветки сирени — она и без того непомерно разраслась, вырезал Аркадию палочку. Затем помог больному взобраться на телегу. Он еще пытался сопроводить Аркадия, но тот решительно воспротивился.