Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
— Да помилуйте! К вам доверие совершеннейшее! Это ведь меня могут проверить! Будьте милостивы, засвидетельствуйте, что я вам отдал денюжку.
Деваться было некуда…
Когда дела были сделаны, их выпроводили из дома, даже не предложив воды.
На площади Аркадий расстался со своими спутниками
— Я, верно, оставлю вас. Мне бы желательно зайти к приятелю в Тополиное. Мы с ним в Харькове вместе учились.
— Господи! Да давайте туда мы тебя туда подвезем! Туда же верст пять!
На лице городничего читалось неудовольствие и задумчивость. В Тополином достойных жертвователей не наблюдалось. После Малиновки намеревались заехать в Федоровку — там могли пожертвовать пару сотен. Конечно, рядом со взносом Цыганенка — мелочь, но курочка, как известно, по зернышку.
— Да не берите в голову! — отмахнулся Аркадий. — Я наискосок через Федоровский лес, вдоль ставка — он как раз пересох. Версты полторы скошу.
От помощи следовало избавляться. Разумеется, никакого знакомого в Тополином у аркадия не имелось, да и вовсе он там никого не знал. И, не вступая в спор, юноша пошел деланно уверенной походкой в сторону уже заметной опушки.
Федоровский лес был посажен лет тридцать назад помещиком Федоровым, съехавшим сюда из Подмосковья. Здешний климат он нашел весьма сухим, жарким. И он велел на купленных десятинах насадить лес, основал лесничество и даже намеревался завезти сюда медведей и лосей. Однако же господь был другого мнения и прибрал любителя лесов к себе. Сын покойного, для которого здешний климат уже был родным, дело расширять не стал, хотя и не упразднил лесничество. А в ельниках и дубравах завелись кабаны, на которых младший Федоров разрешал охотиться.
Памятуя об этих тварях — злобных и глупых, Аркадий в лес далеко не углублялся, ожидая с опушки, пока не уедет повозка городничего.
Юродивые
— За полями, где с неба вместо снега или дождя идет песок, есть горы, облаками увитые. И на самых их вершинах, где уже не хватает воздуха, растет Древо Иерихонское. Ствол его и ветви как кости птичьи — внутри пустые.
— Это на кой?..
— Тебе ж сказано — мало воздуха в горах, вот оно внутрях и запасает! А еще оно легче от того становится. Землицы в горах мало, а надо как-то зацепиться за камни, да раскинуться пошире. И вот когда придет лесоруб, замахнется на дерево топором, оно испугается, и закричит деревянным голосом…
В ногах рассказчика сидел мальчонка, который только начинал карьеру юродивого и еще не знал, что грешно сомневаться в словах коллег по цеху.
— А через что же дереву кричать?
Сомневающийся был удостоен не только подзатыльника, но и ответа:
— Через цветки кричит. И крик сей так грозен и страшен, что лесорубы бросают топоры, бегут в страхе, а некоторые сходят с ума. Оттого промыслом Иерихонского Древа занимаются только глухие лесорубы.
До говорящих было саженей десять, и слышно было изрядно. Можно было их окликнуть и наверняка быть услышанным. Но смысла в том не имелось никакого. Находился Аркадий в запертом полупогребке с узким окошечком. Дверь была взята на замок, а для верности дверь охранял какой-то подросток — человек ничтожный, но с ружьем.
В комнатушке три на три сажени никакой мебели не имелось, и присесть можно было лишь на земляной пол. Аркадий попытался копать подкоп, но лишь сломал ногти.
Сначала все шло хорошо. Настолько хорошо, что стоило бы осадить себя, не терять осторожность, бдительность.
Земля, как водится, полнилась слухами, и скоро Аркадий узнал, что Ситнев одно время действительно квартировал у Цыганеныша. Рассказали об этом ему в малиновской корчме — не той, большой, красивой, а рангом поменьше. Юноша применил старую историю, что, де, пишет статью о выдающихся исследователях родного уезда.
Вот что значит быть журналистом, — с гордостью думал он. — К каждому найти ключик.
Хотя ключик находило предложенная выпивка. Она же стремительно опустошала карманы.
Из рассказов получалось следующее. Как иной барон держал у себя в замке звездочета или алхимика, так и Цыганенок иногда принимал безумцев, юродивых, блаженных. Ситнев же выполнял роль новой Шахерезады. Опыт учительствования позволял долго и красочно описывать прелести богатств, якобы скрытых в недрах приазовских степей.
Цыганенок терпел гостя довольно долго, поскольку обходился тот недорого: всего-то в столование, в какие-то обноски. Но с месяц назад хозяин выгнал Ситнева за ворота, прознав, что тот лихословил о своем благодетеле и вообще именовал того недалеким неучем.
За ворота Ситнева выгнали в одной рубахе и штанах, не дав забрать его скарб, состоящий из бумаг и книг. Через три дня его вытолкали снова, предварительно выпоров на конюшне. На сей раз в Малиновку он пробрался тайно, желая, по-видимому, забрать свои записи, но был пойман…
Слушая, Аркадий сделал два вывода. Во-первых, когда Ситнев разговаривал с капитаном шаланды на свой страх и риск, и своего бывшего добродетеля помянул, не имея на то права. Во-вторых, в бумагах имелось что-то важное, иначе бы не стал вчерашний школьный учитель рисковать шкурой.
Затем своей шкурой рискнул и Аркадий. Как раз сгущались сумерки, и юноша направился к флигельку, в котором некогда квартировал Ситнев…
…И, разумеется, был отловлен равно как в свое время Ситнев.
Самым глупым, самым обидным в этой истории было то, что приметили Аркадия в корчме и следили за ним до самого места преступления. А не скрутили раньше, ждали, дабы поймать его за преступлением. Он же, дурак, даже не обернулся…
Полицию, конечно же, беспокоить по такому поводу не стали, и уж непонятно, какой приговор ему вынесут. Помощи ждать неоткуда — как нелепо получилось. Ведь его начнут искать хорошо если через неделю. К тому же поиски начнут с Тополиного, а там о нем ни слуху, ни духу.
Что с ним сделают? Говорят, здесь на кладбище много безымянных могил. Сдерут кожу заживо? Затравят собаками? Или же выпорют как и Ситнева?
Его не кормили — это наводило на грустные мысли. Но когда он попросил воды — ему принесли кувшин. Это успокаивало.