Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
— Я не люблю, когда убивают моих людей. Даже если это шуты. Ты, верно, думаешь, что если найдешь, то Цыган тебя отблагодарит. Так ведь думаешь?.. Так, по глазам вижу…
Сказать ему, что дело обстоит совеем не так — значит обидеть хозяина. Сказать, что так — солгать, и, может быть, навлечь гнев.
Однако же хозяину нашлось кому возразить.
— Ситнев слишком бодро держал себя, после того, как ты его выгнал, — заметил бурсак. — А после к хозяину баркаса приходил не просто так, а что-то перевезти ему надобно было.
— Намекаешь, что он все-таки
— Отчего намекаю? Прямо и говорю. А в книгах его — ключ какой-нибудь имеется к открытию. Оттого сперва он к себе лез, а после — этот.
Бурсак указал на Аркадия.
— Так, так, так… Интересненько, так, стало быть, в его бумагах что-то есть?..
— Может быть, — с деланным безразличием ответил Аркадий. — Я думаю, его бумаги могли бы что-то прояснить в обстоятельствах его гибели.
Цыганеныш вернулся к ужину и некоторое время ел рыбу. Делал это уже руками. Пока он кушал, Аркадий присмотрелся к собеседнику лучше: увидел, что у того глаза красны, на лице заметны морщины и уже обозначился второй подбородок. Аркадий вдруг подумал, что лет через десять Цыганенок превратится в толстого борова, который не то что в седло, но и в карету не сможет подняться без помощи. И будут ли тогда эти две свирестелки рядом с ним все также его любить.
Да какая тут любовь? — взбеленился внутренний голос. — Любят они его деньги, щедрость. А лет через десять они сами померкнут, он их спровадит и заведет свеженьких.
Наевшись, Цыганеныш вытер пальцы салфеткой, выпил вина, сказал:
— Ситнев был ничтожеством. И ты мне пытаешься сказать, что этот лох что-то нашел?..
Аркадий и бурсак пожали плечами.
— А ты его бумаги смотрел? — спросил Цыганеныш у бурсака.
Тот кивнул.
— И что-то понял?
Бурсак неопределенно пожал плечами.
— А не пощекотать ли нам незваного гостя. Может, чего-то и прояснит?
Бросило в холод. Но Аркадий справился, также пожал плечами.
— Ну отчего же, пощекочите… Ежели вы вдвоем не догадались, имея бумаги, то я один, их не видя, догадаюсь непременно.
Шатенка прыснула в крохотный кулачок, Цыганеныш недовольно вздернул бровь. Меж тем, прелестница закинула левую ножку на правую. В разрезе платья обнажилась изящная голень, затянутая в тончайший шелковый чулок. У Аркадия на мгновение перехватило дыхание: но он тут же мысленно осадил себя. Если Цыганенок заметит, что Аркадий заглядывается на его женщин, расследование, да и жизнь вся окончится тут же.
— Хохмишь, стало быть… Люблю веселых людей… — сказал Цыганеныш. — Веселых людей и казнить веселей… Попал ты в переплет. Что называется, как у того щелкопера — «Горе от ума».
Говорили, что Цыганенок блестяще считает в уме, но читает по слогам. Столь сложную книгу он читал вряд ли дальше обложки, а то и вовсе слышал о ней в каком-то разговоре.
— Ну, так вот. — Наконец спросил хозяин. — Книг ты его не получишь. Ситнев принадлежит мне со всеми потрохами даже мертвый. И после я сам их просмотрю. Если у него мозгов хватило что-то найти, то я тем более найду. Все, пошел вон!..
Аркадия выбросили с крылечка.
Избиение
Он ударился о землю довольно больно, но поднявшись — не стал оборачиваться, слать проклятия, понимая отлично, что он легко отделался.
Из его карманов даже не вытрясли медяки, которые он припас на случай, если придется надолго остаться в степях. Конечно, в Малиновке оставаться было опасно, да и незачем. Действовать надлежало издалека, но как? Об этом предстояло подумать. Конечно, не следовало даже надеяться уехать отсюда в это время суток. Идти же было далече — часов пять, не менее.
Еще хотелось поесть — в плену его не кормили, Цыганеныш также ничего не предлагал со своего стола. А если бы и предложил, то Аркадий отказался бы наверное.
В кабаках играла музыка, горел свет. Но Аркадий счел за лучшее туда даже не заходить.
По пыльной дороге он вышел из Малиновки. Дальше, там, где дорога из села выходила на тракт, стоял в небольшой рощице кабачок, который Аркадий заметил еще по пути в Малиновку. Он зашел туда, заказал хлеба, колбасы, и, поскольку все тут пили, попросил себе пива. В пиве ему отказали. Верней, пива ему были готовы продать — но лишь в свою посуду. Здесь на всех желающих не хватало кружек, стаканов, чарок. И каждый наливал пойло кто во что горазд: кто в скорлупу от выпитого яйца. Кто-то брал луковицу, резал ее напополам, выбрасывал серединку, после в получившуюся чарку наливался злой, грязный напиток. После того как тот выпивался, этой же живой чаркой можно было и закусить.
В смрадном воздухе лампы горели с копотью, делая лица страшными. Подумалось: где же такие уроды прячутся днем? Сейчас эти чудовища набросятся на него, разорвут. Но нет, к нему проявил интерес лишь владелец заведения. Да и то — пока Аркадий не расплатился. Позже юноша понял, что неровный свет уродовал и его.
Немного обвыкшись, Аркадий прислушался к разговорам, не сболтнет ли кто чего интересного. Интересное было, но скорей, как житейское наблюдение. Здесь, в каких-то двадцати верстах от города, события искажались, словно в подернутой волной речной воде. Говорили об английских кораблях чуть не в полморя, с гудками столь громкими, что у птиц, привыкших к приазовскому покою от звука останавливались сердца.
Доев положенное, Аркадий вышел на свежий воздух. Тот был свеж и приятен — ночь уже охладила его, напоила запахом трав. Над степью пылал Млечный путь, или как его называли здесь — Чумацкий шлях. То ехали по небу Чумаки Господа нашего, везли соль, да просыпалась она на небесную твердь, и каждая крупица соли стала звездой.
Аркадий думал уйти в степь, переночевать в каком-то стогу, что, может неудобно, но весьма экономно. Однако же стогов, как назло, не было видно, и он пошел по дороге в сторону Гайтаново.