Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
Тронулись и скоро выехали на Бахмутский тракт. Телегу неимоверно трясло, все четыре колеса разом скрипели, и очень скоро Аркадию стало очень дурно. Заболели все ушибы, голова, сердце. Но возвращаться было уже поздно, и юноша лишь попросил ехать медленнее.
Следовало держаться — он как сэр Ланцелот Озерный, под которым убили скакуна. Но он все равно спешит на врага, пересев на крестьянскую телегу. Правда, вместо копья у Аркадия вместо копья — клюка.
Ближе к вечеру, когда дорога перекатила через очередной холм, Аркадий наконец увидел Гайтаново с его черепичными крышами, с садами.
Еще далече было до осени, но уж на земле лежал павший лист, в садах хозяева сгребали бурьяны и сухостой. И обычно ближе к вечеру жгли костры. Порой дымы затягивали все улицы и проулки, и человеку непосвященному могло показаться, будто в городе бедствие, пожар. Это был тот самый дым отечества, сладкий и приятный. Без него не было для Аркадия родины, этого дыма не хватало ему во время жизни в Харькове.
Когда костры прогорят — в них хорошо печь картошку. Но ведь если подумать: печеный картофель — еда для путешественника. Для того, кто сгребает листву в своем саду возможно приготовить картошку так и этак на своей кухне. Но хочется именно этой — с запахом дымка, порой подгоревшую, но такую вкусную.
А еще хорошо под картошечку чесончок, но обязательно зеленый, а не в зубчиках. В зубчиках — то лучше на зиму отложить. А к чесночку — черного хлеба, да соленого сала, такого, розового с алыми прожилками мясца. Ну и коль появилось сало — то к нему самогона прозрачного, как слеза ребенка.
При этом такое благолепие наступает, если все это собрать да в хорошей компании, что воструби ангел Судного Дня, ему бы сказали: «Обожди, не шуми. Отложи свою дудку, присядь с нами». И Конец Света перенесся бы на неопределенное время за ненужностью.
— Аркаша! Где ты шлялся! — Ники тут же заключил товарища просто в медвежьи объятия, и в глазах юноши потемнело от боли.
— Тише, тише… Раздавишь.
— Ты хромаешь! Откуда у тебя такая ужасная клюка?..
— Упал с лошади, — отмахнулся Аркадий. — Теперь хромаю словно Байрон.
Просто удивительно, что в драке ему не сломали руки или ноги, однако же пару ребер, похоже треснуло. Мадам Дюфор перетянула переломы широкими лентами, вырезанными из простыни, однако же от боли это не помогало.
— Где ты пропадал, мерзавец! Мы тут думали тебя с собаками искать. Что с тобой было! На тебе же лица нет!
— Где был — там меня нет. Расскажи, что тут было.
— Это ты о чем? — не понял Ники.
— О бомбардировке…
Николай вздернул бровь:
— Прямо так с порога о бомбардировке?.. Давай я тебе хоть чаю попрошу?..
— Чая? А винца не найдется? А лучше водочки.
— Водочки? От кого я это слышу? Аркаша начал пить водку! Это надо отметить! У меня совершенно кстати есть бутылочка коньяка. Давай ко мне!
На кухне Ники занял две чарочки, расплескал по ним ароматный напиток. Чокнулись, но выпили без тоста. Живой огонь разлился по венам, боль отступила.
— Так что тут у вас было?..
Ники кивнул, начал рассказывать…
Пока Аркадий валялся в беспамятстве, в субботу, в день Трофима Бессоника, интервенты снова напали на Гайтаново. На сей раз два корабля под английским флагом и один под французским на одних парусах прокрались в тумане почти к самой Бирже, и около пяти, когда лишь засерело, ударили полновесными бортовыми залпами. Первым же практически смело Бастион. Пока оглушенные и уцелевшие солдаты искали что и из чего выстрелить, английские и французские орудия разносили город. От взрывов гранат выбивало стекла в окнах, рушились стены. Горожане спасались в погребах, и огоньки свечей дрожали в такт с залпами, звенели банки. Война стала ближе — так, что ближе и не бывает. И жизнь казалась до безобразия бренной, совсем как этот дрожащий огонек: дунь — и погаснет. На церкви, что перед базаром одним ядром снесло крест, другое засело в стене Божьего дома.
Длился налет каких-то четверть часа, пока на Бастионе не нашли две исправные пушки и не ответили. Били почти в упор, и продырявили французскому кораблю фальшборт. Второй же залп дали вдогон — пары на иноземных кораблях уж были разведены и в дуэль вступать они не собирались.
Налет заставил многих горько рыдать: на Бастионе убило четверых солдат, еще дюжину покалечило. Средь гражданских потери оказались тяжелей: одного дворника пришибло картечью — видно, высунулся из дома, за что и поплатился. Еще одна семья в полном составе угорела в своем подвале после начавшегося пожара. Когда погасили огонь, полицмейстер заключил, что пожар начался из-за небрежности хозяйки, не убравшей от печи масло.
Началось еще с полдюжины пожаров, их потушили не без хлопот, но довольно быстро.
Нанеся удар, корабли удалились в море, оказавшись вне досягаемости уцелевших пушек. Где-то сутки они простояли западней города. Как понял Аркадий — ровно в том месте, где и в прошлый раз, когда Аркадий обнаружил переписку с берегом. После — ушли.
— Куда ушли?
Разливая по третей, Ники пожал плечами.
— Не знаю, я уезжал в имение. Говорят, разделились. Была еще бомбардировка Мариуполя, но там был будто бы только французский корабль.
От обиды Аркадию стало горько. Верно, английский лазутчик снова имел сношение с кораблем. Его можно было бы взять с поличным, а Аркадий потерял время, гоняясь за ветром в поле.
А бомбардировка — это были уже не шуточки. Ведь погибли люди, причем хорошо если бы только солдаты, но ведь смерть забрала людей совсем посторонним. И, верно, не нужна была эта бомбардировка и англичанам, если бы не имелось у них нужды дать знак своему агенту, что они снова тут. А вот если бы шпион был отловлен, и дал признательные показания, город был бы готов встретить супостата из всех щелей… В смысле — из всех стволов.
— Ники, дружище, плесни еще…
Осторожность требовала скорей уйти, любопытство требовало дождаться городничего. Рязанин действительно скоро вернулся домой, и даже не один, а с полицмейстером.
Сели пить чай. Аркадий старался держаться подальше, чтоб не выдать свое пьянство. Городничему же было не до того — он скрывал свой собственный перегар. Исподволь Аркадий полюбопытствовал, цел ли «Адамс» убитого штабс-ротмистра, не сообщали ли, куда выслать вещи покойного. Городничий ответил, что до сих пор револьвер покоится в глубинах несгораемого шкафа.