Голова Минотавра
Шрифт:
И он вышел, громко хлопнув за собой дверью номера.
Прошло пару минут. Надев перчатки, Мок вскрыл чемодан девушки и пересмотрел ее вещи. Кроме теплого белья, нескольких пар чулок, щетки для волос, зеркальца, упаковки талька, пахучего мыла и пары платьев, в чемодане жертвы находилась большая пишущая машинка марки "Торпедо". Мок глянул на клавиши. Некоторые были явно приделаны, на них были изображены французские буквы с диакритическими значками.
Мок уселся на подоконнике и начал перебирать бардак в голове. Он уже понял, откуда у Крауса взялось подозрение про французскую шпионскую сетку. Но сконцентрироваться на этой мысли ему не удавалось. В голове все еще звучало презрительное определение "чужеземная шлюха". Он стиснул зубы. Жаль, что не удалось напомнить фон Харденбургу, что чужеземные проститутки не раз и не два прижимались к шефу абвера во сне в заведении мадам ле Гёф в пригородном Опперау. Люди не имеют права умирать, думал он, только лишь потому, что какая-то высокопоставленная каналья не закончит танцевать танго! Искусанная, изнасилованная и задушенная, худая и бедная девушка не может испустить дух после страшных мук только лишь потому, что какой-то сукин сын в очках оставит на блюдце надкусанный кекс! Он глянул на Сойфферта, который вновь осматривал свои наманикюренные ногти, и почувствовал прилив ярости. Чтобы взять себя в руки, Мок начал про себя склонять латинский глагол moedere— "кусать" в настоящем времени пассивного залога. Он надеялся, что эта мантра — mordear, mordearis, mordeatur, mordeamur, mordeamini, mordeantur— успокоит его, что тут же появится портье с очередным сифоном, и после солидного глотка ему удастся собрать мысли. В двери постучали. На пороге и вправду появился портье.
— К сожалению, для уважаемого господина нет ни пива, ни содовой, — перепуганно сообщил он. — Я пробежался даже к "Под зеленым поляком", но там бурши выпили все до капельки.
Мок поднялся с подоконника. Совершенно невоспитанно он отодвинул плечом и портье, и Сойфферта, после чего тяжелым шагом направился по коридору и вниз по лестнице. В гостинице "Варшавский Двор" уже никого не было.
— Куда вы идете, герр криминальдиректор? — крикнул Сойфферт.
— Домой, выпить чего-нибудь холодного, — неспешно ответил ему Мок.
— А я? — Было слышно, что он не способен контролировать собственный голос.
— А вы ведите следствие! Приказываю вам, как своему ассистенту!
Сказав это, Мок стащил с вешалки плащ с цилиндром и вышел из гостиницы. Он очутился в заснеженном закоулке, где мусор уже был прикрыт слоем снежного пуха. Он направился в сторону Ройшештрассе и Вахтплац, где находилась стоянка извозчиков. Еще несколько лет назад он попросту сунул бы башку в ведро с холодной водой и отправился на поиски чудовища, откусившего половину лица у девушки. Только так бывало раньше… Сейчас Моку было пятьдесят лет и четыре года. И он все хуже переносил похмелье.
Бреслау, пятница 1 января 1937 года, шесть часов утра
До дома Мок не добрался. Уже жоходя до стоянки извозчиков, он глянул вдоль Фишерштрассе и заметил закрытые шторами окна в кафе "Кафе Николайплац" на углу. И тут же почувствовал сильный, колющий похмельный голод. Из чистого любопытства он заглянул в заведение через окно. Зал был пустой, убранный, о новогоднем приеме напоминал лишь громадный часовой циферблат, украшенный погасшими свечами и красными бантами, да свисающие с потолка гирлянды из папиросной бумаги. Про себя Мок вернулся в студенческие времена, когда грязная забегаловка, в которой собиралась, в основном, небогатая университетская молодежь, ничем не походила на нынешнее, уютное "Cafe Nikolaiplatz". На переменах между лекциями сам он поглощал здесь скромный обед, как правило, состоявший из жареной картошки с квашеной капустой или же из фаршмака, сосиски и булки. Голод, что сейчас крутил его внутренностями, был точно таким же, как и много лет назад. Это прибавило ему смелости. Сейчас Мок уже не чувствовал себя мужчиной на границе среднего возраста и старости, находящий успокоение в отсутствии потребностей, но словно юноша с сильными потребностями, и который желает их удовлетворить.
Он дернул за висевший у дверей звонок. Никто не появился. Тогда он дернул так сильно, что чуть ене оборвал шнурок. Над кафе раскрылось окно, из которого выглянул пожилой уже мужчина в ночной сорочке и черной поаязке, придерживающей пышные усы.
— Эй, человек, чего так звонишь?! — крикнул он. — Не видишь разве, что закрыто?! Что, пиво из башки до сих пор не выветрилось?!
— Это тебе, — Мок поднял руку с банкнотой в двадцать марок, — за самый лучший новогодний завтрак!
— Уважаемый господин, уже спускаюсь, — вежливо ответил человек в ночном белье.
Через пару минут Мок уже сидел внутри, а сам директор заведения, герр Генрих Полькерт, повесив его плащ и цилиндр на вешалке, принимал солидный заказ. В первую очередь клиент получил кофейник с кофе и сливками в молочнике. Уже через пару-тройку глотков он почувствовал, как мышцы укрепляются, а вот песок под веками — растворяется. Он снял галстук-бабочку, манишку и воротничок, после чего расстегнул на сорочке три пуговки. А в это время на столе появились блюда. Поначалу слега зачерствевшие булочки и украшенный петрушкой шар масла. Потом яичница, равномерно разложенная на толстых кусках поджаристой грудинки. В небольшом салатнике прибыла маринованная селедка, хрен, квашеные огурчики, за которыми прибыли два продолговатых блюда, на которых свернулись пластинки ветчины и высились шарики печеночной колбасы с петрушкой. На втором блюде были выложены небольшие пирамиды из польских горячих колбасок и сухих кнакенвюрстов [15] . Мок был виртуозом вкуса. Он методично намазывал булку маслом, печеночной колбасой и выкладывал сверху ломтики ветчины. Он откусывал часть получившегося бутерброда, после чего наполнял рот яичницей, грудинкой и дополнял куском польской колбаски или кнакенвюрста. Следующая порция: то уже были селедочка с хреном и огурчиком. И так далее. Попеременно. В военном порядке, навязанном педантом-гурмэ [16] .
15
Knackw"urstchen (копчёная) колбаса малого диаметра, оболочка которой разрывается с характерным треском — Словарь "Лингва"
16
Уже неоднократно отмечалось, что любителя, знающего и умеющего поесть, следует называть не "гурман", а "гурмэ" — Прим. перев.
Герр Полькерт поднял в руке бутылку ржаной водки и рюмку, и брови его вопросительно приподнялись. Мок кивнул, поглотил последние куски обильного завтрака, и через мгновение перед ним стояла высокая рюмка. Резкая, жгучая жидкость в желудке превратилась в бархат. Мок указал пальцем на рюмку, которая тут же была повторно наполнена. Тогда он еще раз опрокинул стопочку, засопел и расстегнул пуговку на брюках. Вынул из кармана золотой портсигар, заполненный папиросами "Муратти"; закурил и с наслаждением выпустил струю дыма в потолок.
Сейчас следовало бы отправиться домой и спокойно заснуть рядом с женой, только что-то удерживало его в этом заведении, где он был единственным клиентом. Мок почувствовал легкую боль в желудке, которую в других обстоятельствах принял бы за сигнал насыщения, но сегодня, в это новогоднее утро, она показалась всего-лишь неопределенным стимулом. Он вспомнил студенческие годы, когда, после поглощения обеда в этой столовке, он мчался на семинар по латыни, который вел молодой, но суровый профессор Норден, где он сам с радостным пылом сек на части строфы Плавта. Скромная еда не приносила сонливость, но дарила бескрайней энергией. Тогда, подумал Мок, я разбирал стихи Плавта, а сейчас? Что мне делать теперь? Он глянул на стол, все еще заставленный едой. На краю тарелки лежал надкусанный ломтик сухой колбасы. Ассоциация пришла немедленно. Я кусал кнакенвюрсты — чудище кусало и грызло лицо девушки. Я жевал селедочку, а он жевал кожу со щеки. Я пил водку — он пил кровь. Мок резко поднялся, громко отодвинул стул.
— Остатки попрошу упаковать в какую-нибудь коробку, — сказал он, прихлопнув банкноту к столешнице. — Ага и прибавьте еще три бутылки "энгельгардта".
— Уже делаю, уважаемый господин, — ответил на это герр Полькерт, побежал в подсобку и вынес оттуда две картонные коробочки от пирожных, которые тут же наполнил стоявшей на столе едой.
Мок привел в порядок собственный гардероб и затушил папиросу в пепельнице.
— А знаешь, чтобы приступить к делу, ведро ледяной воды вовсе даже и лишнее? — сказал он, забирая у Полькерта коробки и бутылки. — Достаточно хорошего завтрака и пары стопок ржаной.
— Желаю здорового и благословенного Нового Года уважаемому господину и всей его семье, — ответил на это хозяин кафе, предположив, что клиент выпил одну лишнюю рюмку.
Бреслау, пятница 1 января 1937 года, без четверти семь утра
Портье гостиницы "Варшавский Двор", Макс Валлаш, был совершенно не в настроении, когда колокольчик у двери вырвал его от сна. Тем более, что сегодня он уже во второй раз увидел мужчину с квадратным силуэтом, густыми темными волосами и с приличным брюхом. До сих пор он чувствовал боль в копчике, куда кончик туфли элегантного господина попал пару часов назад. Правда, сейчас у человека этого не было малоприятного выражения на лице, что несколько успокоило портье. Мужчина повесил плащ и цилиндр на той же вешалке, что и раньше, предварительно вынув из карманов три бутылки пива из пивного завода Энгельгардта, тяжело уселся за столом, на котором валялись листовки, рекламирующие публичные дома, и кивнул Валлашу.