Голубая спецовка
Шрифт:
В поисках своей первой работы я вынужден был уехать из дома. Жил я тогда в Малье, в провинции Лечче, а нанялся на небольшой завод на окраине Бари. Оставил все: семью, друзей, девушку, места, где прошло детство. Оставил все — за три тысячи лир. Столько я зарабатывал в неделю: три тысячи лир. Мне было чуть больше пятнадцати.
Меня приютили мои старики в сельском домике. Дядя не был еще женат, он спал около хлева, в маленькой каморке из туфа, где дышать было нечем, такая она маленькая и вся завалена фруктами — сливами, грушами, айвой, сладкими рожками… В первый рабочий день старики дали мне булку и часы, здоровую штуковину весом в полкило. Это были первые часы в моей жизни; как я их потом возненавидел!
Я уже стоял на пороге, и ко мне подошла бабушка. Она озабоченно отряхивала крошки с передника и приговаривала:
Она не понимала, что мне горько это слышать. Она хотела, чтобы я стал овцой — овцой в мире овец, овцой наподобие других овец.
На сварку смотреть больно. Попробуйте задержать взгляд на слепящих искрах, которые вырываются из стержней (электродов), в глазах померкнет.
Когда я в первый раз взялся за сварку, у меня не было еще нужных навыков, и мне пришлось смотреть на сноп огненных искр. А ночью был ад. Началась резь в глазах, как будто их пронизывали тысячи игл, я ворочался в кровати и не мог заснуть. Говорили, что есть чудодейственное средство — картошка. Картофелину надо нарезать ломтиками и положить на глаза. Это якобы снимает жжение. Так и прошла у нас в доме вся ночь: я проклинал завод, сварочный аппарат и проклятый сноп искр, а мать резала ломтиками картошку. Этот случай я вспоминаю как какой-то кошмар.
До чего тоскливо работать вечером, во вторую смену — с пятнадцати до двадцати трех. К обеденному перерыву совсем обалдеваешь. Мы идем по аллее, освещенной неоновыми лампами. Это какая-то призрачная, жуткая дорога. Хотя по бокам ее свежая зелень газонов, оливковые деревья, агавы, ели, но все это кажется сделанным из пластмассы. Мысленно мы в поселке, там шумно, светятся огоньки, там, должно быть, сейчас развлекаются наши друзья… Развлекаются? Черта с два! Они там дуреют, это ближе к истине, поселок все равно что пустыня: бар, охотничий кружок, бильярд, игральные автоматы — все для того, чтобы еще больше обалдеть, словно и без того мы недостаточно обалдели. Но именно такими мы и нужны хозяину.
На заводе попадаются молодые красивые ребята, в чистеньких, ладно сшитых спецовках цвета хаки они похожи на летчиков или инженеров, на самом же деле занимаются уборкой помещений. Жаль, что им приходится изнурять себя на такой работе. Вот они, жертвы прогресса, этого никчемного прогресса! Частенько это парни со средним образованием. А был даже один из университета.
В первый день на заводе я трясся, как ягненок. Мрачное помещение с тусклыми лампочками показалось мне огромным, страшным чудовищем. Хозяин тоже смахивал на чудовище: высокий, толстый, с лысым черепом, руки черные, волосатые, походка как у гориллы. Запорешь деталь — в ноги тебе летит молоток, а то получаешь пинок. Так тебя гоняют пинками по всему цеху. Когда я оставался один в этом зловещем цехе (остальные отправлялись монтировать гидравлический насос), то чувствовал себя потерянным, мне хотелось плакать. Правда, дочери у гориллы были добрые, хотя и важничали немного. Меня они любили и, если я не справлялся с какой-нибудь резьбой, всегда подходили и утешали меня. В конце работы устраивались чуть ли не рукопашные схватки перед бидоном со смесью жидкого мыла, песка, опилок и черт знает еще чего — для очистки рук от масла.
Скольким я пожертвовал для того, чтоб получить профессию, — ну не глупо ли! Тебя ни во что не ставят, почти на дух не переносят, куда бы ты ни заявился — в учреждение ли, на почту, в кассу взаимопомощи, в магазин, — везде тебе фыркают в лицо, грубят, только что ноги об тебя не вытирают! И для этого я потратил годы на обучение — куда лучше было бы собирать цикорий на склонах Мурдже.
В конце октября стоит восхитительная погода — днем по-весеннему пригревает солнце, закаты райские, но вечерами уже холодно. В поселке все выглядит по-праздничному: 10 ноября — праздник святого Трифона, самое большое торжество. Прибыл балаган со сталкивающимися автомобильчиками и песенками по крайней мере десятилетней давности. Их привозили и в прошлом году, наверняка привезут и в будущем.
Уже установили музыкальный автомат и высокие столбы, на которых позднее развесят множество электрических лампочек.
Все вносят свою лепту в празднество, поступают доллары от американских братьев, которых зовут уже не Никола и Джузеппе, а Ник и Джо. Приходят деньги из Швейцарии, Германии, Франции, раскошеливаются и жители поселка. Не моргнув глазом они вносят по пять — десять тысяч лир в праздничный комитет. А вот поди-ка попроси у них денег на какое-нибудь общественное предприятие, например на больницу, детские ясли или водопровод, — только нос воротят.
5
Общенациональное предприятие по производству электрической энергии.
Годы идут, деревня приходит в запустение, люди складывают чемоданы и уезжают с помощью все тех же мафиози, которые остаются хозяевами положения, шантажируют, тиранят, богатеют, сорят деньгами.
Покупаю газету, пробегаю ее глазами: новости хуже некуда, преступность растет. По малейшему поводу люди убивают, истязают, калечат друг друга. Поговаривают о сильном правительстве. Сильное правительство — это хорошо, но оно должно быть еще и справедливым. К тому же в Италии сильное правительство всегда означает одно и то же: будут прижимать бедняков, трудящихся и помогать капиталистам. Это единственная разновидность сильного правительства, которая нам известна. А стоит нам выступить в защиту священных человеческих прав и социальных нужд, как власти словно с цепи срываются, посылают против нас наших же братьев, таких же эксплуатируемых и еще более несчастных, чем мы. Они дают им в руки бомбы со слезоточивыми газами, автоматы, дубинки, науськивают на рабочих. Дело в том, что ключевые посты в государстве, в суде, школе, административных службах по-прежнему занимают фашисты, настоящие фашисты в джерсовых костюмах, с крестом в петлице, что ежедневно изливают на исповеди черную от преступлений душу.
У нас же внезапно прозрели глаза, слишком долго ничего не видевшие из-за рабства и религиозного дурмана. Мы привыкли повторять: «Слушаюсь, синьор. Извольте, синьор» — и покорно умирали на полях сражений за нашу проклятую родину, которая чуть не с пеленок хватает тебя за глотку и дурманит мозги. «Слушаюсь, синьор», — говорим мы даже отцу, ведь он первый сделал из нас овечек, еще более жалких и угодливых, чем он сам, — всегда одно и то же: «Слушаюсь, синьор».
Теперь мы прозрели и заметили, что до сих пор жили как болваны. Мы ждем рая небесного, а ловкачи уже построили себе рай на земле, в двух шагах от нашего дома.
Только что открыли автостраду Бари — Таранто. Смотреть на нее одно удовольствие, но вскоре понимаешь, что раз уж ее построили, то, значит, нам придется покупать больше автомобилей, воздух будет сильней загазован, наши товарищи у сборочных конвейеров совсем ошалеют. А мы еще глубже залезем в кабалу и будем делать стойку на ушах, чтобы содержать эти автомобили. Не помню, кто из философов говорил: чем больше потребностей, тем больше мы становимся их рабами.
Сегодня вечером я отправился в Андрию. Андрия, сказал мне товарищ, изучавший историю, была одно время центром жесточайшей борьбы крестьян. Теперь здесь все спокойно, по крайней мере на первый взгляд. Андрия — то ли небольшой городок, то ли большой поселок, и всем здесь все до лампочки. На площадях крестьяне в праздничных одеждах обсуждают свои невзгоды. Зрелище довольно жалкое. Над какой-то забегаловкой — вывеска: «Клуб Итальянского союза трудящихся» [6] , перед входом маячат три старика, внутри — два бильярда. Ни черта не понимаю: что общего между ИСТ, стариками и бильярдами. Молодые ребята в джинсах и майках «Made in USA» поглядывают на ляжки проходящих мимо девиц, на остановившийся неподалеку роскошный лимузин.
6
Итальянский союз трудящихся (ИСТ) — профсоюз социал-демократического направления.