Голубиная книга. Славянская космогония

Автор неизвестен

В индоевропейской мифологии невозможно что-либо подобное библейской Книге Иова, где Яхве (с подачи Сатаны) издевается над безвинным праведником, а на его упреки в несправедливости принимается восхвалять свое всемогущество. Прометей Эсхила — это поздний, философский образ. Своевольный титан побеждает Зевса только потому, что служит Дике-Правде более последовательно, чем сам отец богов. Эддическая «Перебранка Локи», где злой бог уличает добрых в безнравственности — это еще более позднее явление, «сатира на богов в духе Лукиана», по словам Ф. Энгельса.

А уж «добрый» Сатана, бунтующий против «злого» Бога, возможен только у романтиков и сатириков-атеистов вроде Байрона, А. Франса или некоторых продолжателей Толкиена.

Не следует путать Правду с Судьбой (Ананке,

Фатум) — силой слепой и внеморальной, близкой к научному понятию необходимости. Эллины колебались в вопросе о том, повелевает ли Зевс судьбой или сам подвластен ей. Славяне же полагали, что судьбу можно и изменить. Скажем, отыскать свою ленивую судьбу и хорошенько отколотить ее. Но лучше узнать судьбу и следовать ей как осознанной необходимости: например, избрать профессию, согласную с ней.

Почему Правда и Кривда борются в обликах двух зайцев, львов или юношей? Отношение к зайцу в славянских верованиях неоднозначное. Он — злая сила, вестник несчастья, слуга черта. Но он же — «чертогон», связанный с огнем, Луной, светом («зайка»-искорка, «заяц-месяц», «солнечный зайчик»). В сказке смерть Кощея таится в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце. Зайца этого разрывает, помогая Ивану-царевичу, другой заяц. Дерущиеся зайцы изображены на миниатюре «Изборника» Святослава 1073 г. Как показал Б. А. Рыбаков, Иван-царевич и Кощей — это языческие Даждьбог и Чернобог. Очевидно, борьба белого и серого зайцев воплощала борьбу Света и Тьмы, а значит — Правды и Кривды. Образ льва очень популярен в мифологии и искусстве иранцев (в том числе скифов) и славян, и тоже неоднозначен. Лев — воплощение солнца, но также подземного мира и смерти. В восточнославянских сказках он может быть как помощником героя, так и его врагом. Возможно, борющиеся львы тоже воплощали Свет и Тьму. Наконец, борющиеся юноши — явно герои близнечного мифа. Близнецами-соперниками считались иранские Ормазд и Ахриман, славянские Белбог и Чернобог. Миф тем и отличается от философского трактата, что даже борьбу абстрактных моральных принципов представляет не иначе как в виде схватки двух богов или зверобогов.

Так что же означал миф о битве Правды с Кривдой и уходе Правды на небо? Что земной мир — царство Кривды и жить в нем надлежит по законам Чернобога-Сатаны? Столь циничного вывода не делали, однако, ни христиане, называвшие Сатану «князем мира сего», ни манихеи, считавшие материальный мир творением злых богов-архонтов. Волхвы же, создавшие «Голубиную книгу», делали вывод и вовсе противоположный:

Кто будет кривдой жить, Тот отчаянный от Господа; Та душа да не наследует Себе Царства Небесного; А кто будет правдой жить, Тот причаянный ко Господу; Та душа и наследует Себе Царство Небесное.

За этим не следует никаких христианских призывов не противиться злу, любить врагов и молиться за них. Задолго до Христа великий правдолюбец Гесиод говорил:

Правды же путь неизменен, куда бы ее не старались Неправосудьем своим своротить дароядные люди.

Вселенский закон на то и вселенский, что действует в обоих мирах, и отменить его не в силах ни какой-нибудь преуспевающий негодяй, ни даже сам Чернобог. Абсолютное господство Правды возможно только на небе. (Об этом стоит помнить всем искателям и строителям «идеального» общества.) Земля же — арена борьбы Правды и Кривды. И кто выбрал Кривду — расплатится за это. Не в земной жизни, так в загробной: от смерти-то не откупишься! Или — в конце времен. Представление о конце света и Страшном суде — не «изобретение» христианства, а индоевропейский, иранский элемент в Библии.

Индоевропейской мифологии

чуждо представление о прогрессе (кроме разве что изначальных времен, когда человеческая культура только создавалась). Золотой век, и даже серебряный и медный, — в прошлом. История человечества — это история его моральной деградации. Нынешний век — наихудший из всех, «железный век», «черный век» (Кали-юга), «век мечей, век секир». В этом едины индийские брахманы и Гесиод, «Эдда» и «Голубиная книга». В будущем же общество деградирует еще больше. Смешение сословий, забвение своего долга и чести, вражда ближайших родственников, всеобщая жестокость и безнравственность…

Заметим, что самыми тяжкими грехами «Голубиная книга» считает не нарушение первых трех Моисеевых заповедей (многобожие, идолопоклонство, упоминание Бога всуе), а разрушение родовых устоев: поношение родителей, блуд с кумой (или убийство побратима), аборт. То есть грех против трех поколений: прежнего, нынешнего и будущего. Упоминание же о непростимом грехе хулы на Святого Духа — явная христианская вставка.

Но деградация не может длиться вечно. Когда она достигнет предела — наступит конец света. Разразится великая битва сил Света и Тьмы. В мировом пожаре сгинут силы зла и их служители. Никто не избегнет кары. Мир же не погибнет, но обновится. Вернется золотой век, и войдут в новый мир лишь светлые боги и праведные люди. Когда это будет? Быть может, скоро. Быть может, нынешние времена и есть последние: смотрите, сколько вокруг зла и неправды!

Мировой цикл подобен годовому. Сотворение мира и общества, обретение Колаксаем золотых даров — это весна. Нынешнее время — зима, царство холода и тьмы. Но впереди — весна, битва сил Солнца и Грома с силами тьмы и холода и победа светлых сил. Это неизбежно, ибо неизменна и неотвратима Правда — мировой закон, что выше самих богов.

В некоторых вариантах стиха описывается еще один сон Волота, истолкованный опять-таки Давидом. В саду у Волота вырастает сахарное деревце, на него садится птичка, распускающая перья до земли. Это — будущие дети двух царей: деревце — дочь Волота Соломония (Саламидия), птичка — сын Давида Соломон; им предстоит пожениться. Гораздо подробнее и красочнее, в духе языческих мифов о мировом дереве описан этот сон в «Беседе Иерусалимской». Об этом подробнее будет сказано ниже, в разделе о славянских апокрифах. Здесь же отметим снова лишь главный смысл этого брака, да и всего мифа о небесной книге: примирение богов-людей с более древними богами-великанами. И происходит это примирение на основе не войны, а состязания в мудрости — священном знании о происхождении мира и его устройстве.

На этом кончается «Стих о Голубиной книге». Книга эта поистине «глубинная». На каждом шагу в ней за христианскими вроде бы именами и сюжетами скрываются многовековые глубины языческих мифов. Создать такой текст, хотя бы устный, могли отнюдь не безграмотные нищие, толком не знавшие Библии, но почему-то знавшие апокрифы, а книжники-двоеверцы, сознательно маскировавшие священную книгу славянских волхвов под христианский апокриф, и при этом порой не удерживавшиеся от затаенной издевки над усердными почитателями Христа. Одним из этих переработчиков, возможно, был святой-еретик Авраамий Смоленский.

Мы не знаем имен волхвов — создателей языческой «Голубиной книги». Но на основании их творения можем кое-что сказать о них самих. То были жрецы Даждьбога и Велеса, хранители древней индоевропейской традиции. Мифология их пронизана солярными мотивами, но мало связана с «основным» мифом о Перуне-змееборце и вообще с мифами о борьбе богов с чудовищами. Ведь мифы эти освящали власть князей-воинов и воинского сословия. Идеал же авторов «Голубиной книги» — царь-жрец, не занятый войной, правящий мудро и праведно. Эта жреческая утопия — вполне в духе индоиранских мифов о Гиперборее, Меру, Швета-Двипе и позднейших сказаний о Шамбале и Беловодии. Блаженная страна эта, где не бывает войн, — жреческий рай, отличный от рая воинского — германской Валгаллы или скифского Белого острова Ахилла-Колаксая. «Голубиная книга» пронизана миролюбием. Подчеркивается безобидность и благочестие исполинских зверобогов — Стрефила, Индрика.