Голубинский прииск

До сих пор не могу позабыть, как бежал я тогда по тайге. И безумные глаза утопавшего...

Началось с производственного совещания на прииске Голубинском. Впрочем, даже немного раньше. Потому что и раньше я слышал молву о богатой россыпи, сохранившейся по речке Чаре. Запомнился этот рассказ, туманный, как слух, как множество легендарных историй, живущих среди приискателей.

А производственное совещание воскресило предание, как

задачу, и решение ее было связано с судьбою целого прииска и с благополучием полусотни семейств.

Ударяют в отрезок трубы, подвешенной у крыльца за проволоку. Стальные и четкие стуки призывают вернувшихся из забоев старателей к конторе.

Над горами лежит потемневшее летне-глубокое небо. По краю его бродит закат, пламенным глазом смотрит сквозь щели туч. Домики прииска, словно горсточка зернышек, посеянных с высоты, теряются в величавой пустыне леса, хребтов и тишины.

Один за одним подходят поужинавшие люди. Переодетые в сухое, умытые, а иные в залепленных глиной шахтерках и хлябающих от воды броднях.

Коричневая толпа накопляется возле крыльца. Усталые от работы, переговариваются негромко, раскуривают рдяные угли махорки,

— Тухнет, ребята, прииск, — открывает собрание управляющий группой седой Евдокимов и рубит с плеча. — Золота нет! Добываем копейку, а съедаем на рубль. Управление порешило закрыть Голубинский, а постройки снести на другое место...

Испугал. Оборота такого не ждали. Истощение россыпи, правда, было давнишним несчастьем прииска. Угрожало всегда тупиком и развалом работы.

А сейчас, когда придвинулось вплоть — шарахнуло, как балдой. Дыбом вставал завтрашний день!

К поселку привыкли за долгие годы. В домиках обжились. А они стихийно росли — хоть бы что! Набивались веселыми ребятишками. Огороды кругом. Пашней взрыхлились соседние склоны — крепло подсобное хозяйство.

Так на-двое разорвалась действительность Голубинского: одна половина шла вверх, другая катилась под гору...

— Да это раззор! — не выдерживает один, с виду больше крестьянин с апостольской бородой. — У меня же посев!

— Видишь, ребята, — выступает другой, уже коренной старатель, — посевы для нас не причем. Золота нет — вот это беда! И надо беду одолеть. Тогда и прииск ломать не нужно. Выгоднее будет рабочему классу: здесь и квартиры под боком и дети в тепле. Об этом подумало управление, Евдокимов?

— Чего много думать? — кричит комсомолец Лукьянов. — Россыпи новые надо искать, чтобы ожил опять наш прииск!

В точку попал этот парень. Головы поворачиваются в мою сторону, слово за мной.

Для этого дела я и приехал сюда по заданию управления. Я — разведчик и вопрос о новых местах или, как у нас говорят, объектах, касается меня непосредственно и крепко.

Положение Голубинского очень тяжелое. Приисковые площади отработаны еще в старое время. Да и теперь, при новой жизни, по всем уголкам здешней тайги копаются одиночки — ищут фарта. Сомнительно, чтоб от нюха их ускользнуло что-нибудь путное.

Но объекты, по-моему, все-таки есть. Такие,

которых не в силах были найти прежние, только практическим опытом жившие предприниматели. Площади, трудные для разведки и требующие научного подхода. Значит, надежда есть. С этим я и выступаю.

— Правильно говоришь. Вот — правильно! — облегченно одобряет толпа. Поднимается шум. Каждому хочется отвести беду. Сыплются предложения. Вспоминаются старые, дедовские заветы. Выкладывают их на всеобщее обсуждение, словно материи залежалые вытаскивают из сундуков.

— В Огневом ключе летучка копала — золото есть! — утверждает один старожил.

— Микишка хромой Баранту шурфовал, — вспоминает старик, — хорошо отходило!

— На Чару надо! — кричат голоса. — Ипат, расскажи про Чару.

А, знакомое название! Где-то я слышал об этой речке...

Ипат — солидный забойщик. И речь его вразумительная и степенная.

— Шибко хорошее золото было на Чаре, — говорит он, — да борозду там потеряли. Весь капитал усадил арендатор, покойник Максимов, хотел опять отыскать золотую россыпь. Два года ловчился. И что же, ребята? Перед самой смертью нашел. Ударили шурф и сели на сумасшедшее золотище! А утром хозяин на броду утонул. Так и не поживился. Выходит, для нас сокровище это осталось.

— А известно место шурфа? — интересуюсь я.

— То-то, что нет! Вы к Василию Ивановичу поезжайте. На Чару. Не знает ли он...

Уже давно стемнело. Перед секретарем горит фонарь. Несмотря на жгучую тему, народ зевает: усталость берет свое. Конец разговорам кладет авторитетный бас Евдокимова.

— Суть вещей я вам обсказал. Государство не может платить за убыточный прииск. Ликвидировать будут к первому сентября. Значит, у вас две недели сроку. Инженер останется здесь. Отыщите вот этот максимовский шурф, — улыбается он в усы, — и, слово даю, Голубинский останется за вами!

Нелегкая у меня задача. Конечно, разыскивать шурф на Чаре я совсем не собираюсь. Его можно было проискать несколько лет на обширных пространствах тайги и все-таки не найти. Да и существовал ли он вообще? Недоказанность охлаждала всякие начинания, особенно связанные с затратами.

Я иду другим путем, более прозаическим и, как мне кажется, более трезвым. Из многочисленных рабочих предложений я кое с кем из товарищей выбираю два. Совпадавшие в смысле возможности нахождения золота с плановым материалом, имевшимся в управлении. На эти объекты я и решаю обратить небольшие, имевшиеся у меня для разведки суммы.

У крыльца уж давно призывным ржаньем бунтует Орлик, мой славный походный копь.

Пока я осматриваю седловку, он шарит у меня по бокам атласной мордой. Шумно и жарко пышет в карманы — расчухивает хлеб. А потом собирает крошки с ладони упругой и жадно-скребущей губою.

Барометр надает. Идут вперемежку дожди, — видимо, устанавливается осеннее ненастье. Поэтому под копытами чмокает грязь, лужи воды затопляют тропу. Ружье я повесил стволами вниз и чувствую, как твердеет промокший брезент плаща.