Голубое стекло
Шрифт:
Навстречу автобусу тянулись арбы, запряжённые волами, бойко цокали копытцами ишаки, нагружённые мешками и погоняемые мальчишками, бежали легковые автомашины. Я помнил, как асфальтировалась эта дорога, как вдоль неё на обочинах горожане сажали вишнёвые и грушевые деревья и ставили столбики с табличками:
ПУТНИК! ОТДОХНИ,
ПОЖАЛУЙСТА!
ПОДКРЕПИСЬ!
ТЕБЯ УГОЩАЕТ КОЛХОЗ
«КРАСНАЯ ЗВЕЗДА»
Какими большими стали сейчас эти груши и вишни! Вон краснеют среди листвы тёмно-красные ягоды. Выйти бы из автобуса и попробовать. А вот табличек уже нет. Да их и не надо — сейчас все знают, что это — общее.
Впереди встали высокие пирамидальные тополя, мелькнули среди них красные черепичные крыши и белые стены домов, за плетнями тёмной зеленью заклубились яблоневые сады, и автобус остановился около моста через речку.
— Чегем, — сказал водитель.
Пассажиры зашевелились, старик, сидевший у двери, подхватил свой мешок, я помог женщине со спящим мальчиком вынести на остановку эмалированное ведро, завязанное сверху холстиной, и чемодан, за нами вышли ещё несколько человек, и автобус укатил дальше.
— Спасибо, — сказала женщина, поудобнее перехватывая мальчика на руках. — Теперь я сама.
— Я вам донесу, — сказал я. — Идите вперёд, показывайте дорогу.
Она смущённо повторила ещё раз «спасибо», и мы пошли по узенькой улочке вниз, к реке.
В небе стояло свежее, яркое солнце, журчала вода в канавках вдоль улицы, лениво обернулась на наши шаги собака, лежащая у входа в чей-то сад.
У новенького аккуратного плетня женщина остановилась.
— Здесь, — сказала она. Крепче прижала к себе мальчика и крикнула в глубь сада: — Исуф!
Почти сразу же появился мальчик в джинсах и серой школьной рубашке, широко улыбнулся женщине, потом мне, открыл не замеченную мною в плетне калитку, подхватил ведро и чемодан, которые я поставил на землю.
— Может, зайдёте? — спросила женщина.
— Нет, спасибо, — сказал я. — Но может быть, вы знаете, где живёт Лукман Хамдешев?
— Лукман? — женщина наморщила лоб, вспоминая, затем обернулась к мальчику и они быстро заговорили по-кабардински. Мальчик называл имена — Лукман Цукович, Лукман Митович, Лукман Барасбиевич, Исмел Хамдешев, Мита Хамдешев — и растерянно пожимал плечами.
Наконец женщина посмотрела на меня.
— У нас много Хамдешевых, много Лукманов, — сказала она. — Какой вам нужен?
— Это было очень давно, почти пятьдесят лет назад, — сказал я. — Бетал Калмыков объявил шихах и построил Лукману Хамдешеву дом.
— Э! — воскликнул мальчик, и лицо у него оживилось. Он опять обернулся к женщине, сказал ей несколько слов, потом бегом бросился с вещами в калитку и исчез в зелени сада.
— Подождите, пожалуйста, сейчас Исуф вам покажет дом, — сказала женщина и пошла следом за мальчиком.
Через минуту ко мне на улицу выбежал Исуф.
— Идёмте, — сказал он.
Низом, вдоль сонной, неглубокой речки мы вышли к большому саду, в глубине которого розовел добротный дом из туфа, крытый плоской оранжевой черепицей.
Исуф, видимо, хорошо знал ход через сад. Я не отставал от него. Мы пробрались через колючие кусты малины, прошли под старыми яблонями к переднему фасаду дома и увидели старика, сидящего на скамейке.
Мальчик почтительно наклонил голову и сказал старику несколько слов. Потом ещё раз поклонился и растаял в саду.
Старик поднял на меня глаза.
У него было узкое и тонкое, как у всех кабардинцев, лицо, белая борода ровным клинышком, небольшие усы и косматые брови, на которые была надвинута белая папаха. На плечах — потёртая черкеска с пустыми кармашками для газырей. На вид ему было лет восемьдесят, но серые глаза смотрели на меня молодо, внимательно и чуть улыбаясь.
— Я — Лукман Хамдешев, — сказал он. — Будь моим гостем.
Вечером, в уютной комнате за столом, Лукман рассказывал:
— Тот старый дом был турлучный, его построили за три дня. Он простоял двадцать лет. Бетал приехал сюда, сам взял лопату и наметил канавками место дома. Я тогда удивился, что дом будет такой большой. Но Бетал сказал: «Хватит, пожили в мазанках, похожих на собачьи конуры. Советская власть хочет, чтобы все жили в больших и светлых домах».
— Лукман Митович, я знаю, что у вас во дворе состоялось бюро обкома. Что говорил Бетал на этом бюро?
— Да, это было бюро! — сказал Лукман, погладил пальцем усы и улыбнулся. — Такого у нас в Чегеме никогда не видели. Настоящее бюро во дворе, вон там, — он показал за окно. — Приехали большие люди из Нальчика. Приехали председатели из колхозов. Все мужчины Чегема собрались у меня, нищего Лукмана. А я не мог даже стоять. Ноги болели. Я был, как малый ребёнок. Бетал посадил меня на стул. А все стояли. Стояли, когда сидел я — Лукман! И он сам стоял около меня и держался за спинку стула. То, что он сказал, я помню сейчас так хорошо, будто только что услышал его слова. И я всё передал детям, всё до единой буквы. Их пятеро у меня. Такие, как ты, ну, если только немного помоложе… Я сказал детям: «Запомните это на всю жизнь и своим детям скажите так, как я говорю вам. Потому что такие слова — как надпись на камне. Люди умирают, а мудрые слова остаются их детям, их внукам, и детям их внуков, и их детям…»
Вот что говорил Бетал, а я сидел перед ним, стоящим, и запоминал его слова:
— Я вижу здесь многих. Вы стоите на этом дворе рядом — руководители районов, председатели колхозов, сельские коммунисты и беспартийные. Я не хочу скрывать от вас положения дел. Скрывают только тогда, когда совсем уже плохо. Среди нас есть люди, сердца которых обросли жиром. Им кажется, будто Советская власть завоёвана только для них. Пользуясь своим положением, они стараются получить от власти всё самое лучшее. Разве такие люди не похожи на князей и уорков, которых мы сбросили в тысяча девятьсот двадцатом? Помните, люди: революция совершена для вас. Только для вас, а не для того, чтобы Балахо имел туфовый дом со стеклянной верандой в две комнаты размером, а Лукман Хамдешев получил на трудодни за год мешок сырых подсолнечных семечек, потому что болел ревматизмом и не мог выходить на поле! Посмотрите — у плетня на улице стоит шесть автомобилей. А передо мной стоят некоторые люди, которые отрастили такие животы, что их уже не может носить конь, им обязательно нужен автомобиль. И они едут на этих автомобилях по республике, отгороженные от всего толстым стеклом, и не видят через это стекло стариков, старух и больных, которые проходят мимо. До их голов не доходит, что и машины, и руководящие посты им дали эти самые старики, которые в меру своих сил и сейчас ещё трудятся в городах и селениях. Позор! Это я говорю вам прямо в лицо — позор, потому что то, что вы делаете, вы делаете на глазах у людей, которые вам дали власть, и то, что вы сделаете, будет обсуждено людьми.