Голубое стекло
Шрифт:
«И вот в этом-то беспокойном году, — читал я дальше, — я впервые встретился с двумя людьми, каждый из которых впоследствии стал моим другом. Случилось это из-за комаров, вот как…»
Тут газета кончилась, я поднялся со стула и стал искать на столе продолжение, и в этот момент из столовой раздался голос Бетала:
— Мальчики пусть обедают с нами.
Тотчас в комнате появилась Антонина Александровна, оглядела нас улыбающимися глазами и сказала:
— Обедать! Володя, приглашай товарищей к столу.
Чудесной женщиной была Антонина Александровна, мать Володь-ки! Она всё знала про нас и никогда ни за что не ругала. И мы любили её так же, как любили Бетала.
— Идёмте мыть руки, что ли, — сказал Володя.
В большой столовой обед уже был на столе. Антонина Александровна разливала суп по тарелкам из большой фарфоровой миски. Блестящий черпачок в её руке был похож на красивую игрушку.
Она каждому из нас показала место, и когда мы уселись, вошёл Бетал. Следом за ним, смущённо потирая руки, вошёл ещё один человек. А мне-то показалось по шагам, что гостей было несколько!
Человек был одет, как одеваются горцы на праздник, — синяя шелковая рубашка со множеством пуговок на планке, узкие изящные галифе чёрного цвета, высокие хромовые сапоги. На поясе — тонкий кожаный ремешок с богатым серебряным набором. На верхней губе у гостя топорщились маленькие усики, как у Бетала, а на голове сквозь редкие волосы просвечивала довольно большая плешь.
— Садись, — сказал ему Бетал, отодвигая от стола стул рядом со своим местом.
Гость сел и опустил руки на колени, под скатерть. Я заметил, что, чувствовал он себя очень неловко в этой строгой столовой под ласковым взглядом Антонины Александровны.
— Ешь, — сказал Бетал. — Шашлыком не угощаю. Просто суп и котлеты.
Гость искоса взглянул на нас, на Антонину Александровну, выпростал из-под скатерти руки и тонкими смуглыми пальцами осторожно взял из плетёной корзиночки ломоть хлеба.
— Тоня, это — Балахо, председатель колхоза в Чегеме, мой старый друг, — сказал Бетал.
— Будьте как дома, не стесняйтесь, — попросила Антонина Александровна.
Балахо криво улыбнулся, переложил хлеб из правой руки в левую, а правой взял со стола ложку. Я видел, что ему не хотелось есть, не хотелось находиться в этой комнате, сидеть за этим столом рядом с Беталом. Даже мне от одного вида Балахо расхотелось есть вкусный суп.
— Я тебе расскажу, Тоня, почему я решаю это дело здесь, а не на работе, — сказал Бетал, когда Антонина Александровна присела рядом с ним. — Это — срочное дело. Очень важное дело.
— Может быть, не надо при детях и за обедом? — спросила Антонина Александровна.
— Это — срочное дело, — ещё раз повторил Бетал. — А дети… Дети пусть тоже слушают. Пусть знают, что такое партийная принципиальность. В школе этому не научат. А они будут жить после нас. Пусть запомнят этот обед.
— Бетал… — робко попросил Балахо.
— А ведь мы с тобой в одном году вступали в партию, — посмотрел на него Калмыков. — И воевали против белого дерьма в одном отряде. Я говорю верно?
— Верно, — опустил голову Балахо.
— Тоня, — снова обратился к жене Калмыков, — вчера ко мне в обком пришла женщина. Наржан Хамдешева.
— Бетал… — ещё раз попросил Балахо.
На этот раз Калмыков даже не посмотрел на него.
— У Наржан есть муж, которого зовут Лукман. У них пять детей. И самый плохой дом во всём Чегеме — мазанка, две комнаты, в одной спят, другая — кухня. И огорода нет, потому что нет мужских рук. Лукман уже два года не может работать. У него ревматизм. И два года колхоз ничего не даёт ему на трудодни. По твоему распоряжению? — резко повернул голову в сторону Балахо Бетал.
Балахо совсем низко нагнулся над столом.
— Распоряжения не было, — сказал он почти шёпотом. — Мы помогали Лукману… немного… Но ведь он не выходит на поле…
— Так, — сказал Бетал, откинувшись на стуле и положив ложку рядом с тарелкой. — Балахо, а если бы у нас в отряде в восемнадцатом году были раненые и мы бы не кормили их из-за того, что они не воюют? Как это назвать?
— Фронт и колхоз — это не одно и то же, — прошептал Балахо.
— Да, не одно и то же! Ты прав. Потому что на фронте еда была не всегда, а в колхозе она есть каждый день. На фронте нашим домом была бурка, а подушкой — седло. А сейчас у нас каменные дома. Кстати, Балахо, у тебя дом турлучный или саманный [1] ?
1
Турлучный — из плетня, обмазанного глиной. Саманный — из глиняных необожжённых кирпичей,
— Ты же знаешь мой дом, Бетал, был у меня в гостях, — пробормотал Балахо.
— У него дом из хорошего туфа, — обернулся к жене Бетал. — Четыре комнаты. И застеклённая веранда размером в две комнаты. И огород, и сад в пятнадцать соток.
— Землю мне дало государство, — сказал Балахо. — А дом я построил на собственные деньги.
— Знаю! — дёрнул головой Калмыков. — И ещё знаю, что в селении нет детского сада. Председатель не забывает начислять себе трудодни. Председатель строит себе хороший дом, а дети играют на пыльных улицах.
— Проект детского сада есть. Мы начнём…
— Ладно! — отрезал Калмыков. — Мы разговаривали о Хамдешеве.
— Я ему выпишу по трудодням за целый год. Минимум.
— Нет, — сказал Бетал.
— За два года, — поправился Балахо.
— Нет.
— Наверное, можно выплатить деньгами…
— Нет, — сказал Бетал. — Подачки Лукману не нужны. Он — горец, как ты и я.
— Что же тогда? — растерялся Балахо.
— Ты выдашь ему мешок кукурузы и два мешка пшеничной муки. И ещё один мешок пшена.
— По трудодням получится больше, — сказал Балахо.
— Это ещё не всё. В пятницу ты объявишь шихах. Понятно?
— Зачем? — Балахо весь вытянулся на стуле, и даже рот у него раскрылся от удивления.
— Мы построим Лукману новый дом. И сарай. И уборную во дворе. В пятницу я сам приеду и заложу фундамент. А потом во дворе у Хамдешевых, у нового дома я проведу бюро обкома. В воскресенье вечером. Я приглашу туда всех председателей колхозов района и привезу с собой секретарей, чтобы они не бездельничали в выходной день в городе.