Голубятня на желтой поляне
Шрифт:
А может, делано в матушке-планете и не в скважине? Может, отец просто не захотел приехать? И не приедет совсем? Почему тётя Вика сказала тогда маме странные слова: «Я даже не знаю, кто я теперь?..»
Кто? Уже не родственница?
Тьфу, какая чепуха в голову лезет…
А если не чепуха?
Если я буду, как Юрка, без отца…
Юрко легче: он своего отца никогда не знал… Только легче ли? Что значит «легче», если одиночество…
Глеб правильно написал про одиночество.
Вроде бы всё хорошо в жизни, а почему тогда у многих грустные глаза? У мамы, у Юрки, даже у тёти Вики? И у Глеба…
Ну, то, что у Глеба, — это понятно…
Янка, словно вспомнив о Глебе, заиграл «Вечернюю песенку» — он теперь хорошо её знал. И этой песенкой закончил игру.
Все захлопали. Сперва не сильно, а потом громче, громче. И я захлопал. Хотя, по правде говоря, мне больше нравилось, когда он играл в вагоне. Но всё равно, молодец Янка!
Я хлопал и совсем забыл, что надо беречь соседние места. Когда спохватился, с двух сторон уже сидели какие-то девчонки. Я с досады чуть не треснул каждой по шее и стал выбираться из рядов. Вышел на лужайку рядом с эстрадой. Замахал Янке, чтобы он бежал ко мне. Но на эстраду выскочили два клоуна — рыжий и белый, они задержали Янку. Белый клоун затряс над колпачком ладонями и женским голосом закричал:
— Дети! Внимание! Дети!.. Янка играл замечательно! За это ему вручается праздничный почётный диплом! И подарок!
Янка смущённо затоптался. Ему дали блестящий лист и плоскую красную коробку. Наверно, с конфетами. Он быстро наклонил голову, шевельнул губами: видимо, сказал спасибо. И пошёл с эстрады. Я опять замахал ему: давай сюда! Он заметил, кивнул.
Но тут клоун снова закричал:
— Дети! Пока готовятся наши танцоры, мы успеем наградить ещё нескольких ребят! Пусть поднимется на сцену Геля Травушкин!
Кто? Я?
Зачем? Я же не артист…
— Геля!.. Дети, среди вас есть Травушкин?
Знакомых было много. Из рядов закричали клоуну, что «тут он», а мне: «Гелька, давай! Копейкин, жми на сцену!»
Я пожал плечами и пошёл.
Рыжий клоун захлопал растопыренными ладонями, а белый взял меня за руку и радостно объявил:
— Геля Травушкин прекрасно потрудился во время подготовки праздника. Замечательно потрудился! Давайте поблагодарим его за это!..
Зачем это он? Разве я лучше других? Все работали, все ходили перемазанные краской и клеем. Я хотел сказать об этом, но ребята захлопали, зашумели, а клоун закричал:
— Поэтому Геля Травушкин тоже получает диплом и подарок! Диплом — вот он, а подарок очень большой. Пусть Геля пройдёт вон в ту дверь и там получит свою награду!
Я пробормотал «спасибо» и пошёл к дверце в глубине эстрады. Было ужасно неловко, но и любопытно было: что за подарок? И даже мелькнула мысль: «Может, я в самом деле немножко лучше других работал?»
За дверью оказалась фанерная комнатка. Но подарка мне там не дали. Там переодевались для танца девчонки. Они завизжали и вышибли меня вон. Хорошо, что не на сцену, а в другую дверь — в кусты позади эстрады. Я выбрался из кустов и ошарашенно помотал головой. Вот так подарочек! Что это, карнавальная шутка? Ничего себе шуточки…
Я очень разозлился. Скомкал захрустевший диплом и закинул в кусты. И тогда из кустов появился ещё один клоун. Вышел легко, незаметно как-то, даже веточки не шелохнулись. Он был в жёлто-красном балахоне и в маске. Маска — такая весёлая рожа, губы растянуты в широченную улыбку и похожи на жирный красный полумесяц.
— Это ты Геля Травушкин? — спросил клоун воркующим голосом из-под маски.
— А что вам надо? — ощетинился я. Потому что хватит с меня шуток.
— Тебя надо, голубчик! — обрадовался он. — Пойдём.
— Куда?
— За подарком, конечно!
Он взял меня за локоть красной плюшевой перчаткой. Я вздохнул и пошёл. Стало жаль диплом, но тут же я подумал: «Потом найду и разглажу».
Клоун повёл меня по узенькой заросшей аллейке. Идти по ней вдвоём было тесно, царапались ветки, но я стеснялся сказать «отпустите». Мы пришли к старой кирпичной будке, вроде водокачки. Клоун толкнул дощатую дверь и промурлыкал:
— Входи. Здесь подарочная кладовая.
Окон в будке не было, у потолка сияла белая лампа. Под лампой блестел обитый металлом длинный стол. А на его дальнем краю стояла… Вот это да! Там стояла серебристо-голубая модель марсианского шагающего вездехода «Кентавр-супер»!
Не игрушка, а именно модель. Копия. Большая, в полметра высотой. Я такую видел в Музее Звёзд, когда ездил на экскурсию в Южный Пояс городов.
Клоун подтолкнул меня к столу и шелестящим голосом сказал:
— Она твоя… Она управляется мыслью. Вернее, импульсами желаний. С помощью этих приборов. — И он ловко надел мне на запястья широкие кожаные браслеты. На браслетах оказались чёрные металлические диски размером побольше часов. Тяжёлые…
— Пойдём, Геля Травушкин…
Клоун усадил меня на табурет напротив модели. Придвинул к самой кромке стола — так, что я упёрся в неё грудью. Руки мои он вытянул вперёд и положил на стол. Диски на браслетах звякнули о металл.
Стол был холодный. На голых руках сразу высыпали пупырышки. Металлический край леденил грудь сквозь рубашку. Я вздрогнул и почему-то оглянулся на дверь. Она была закрыта.
— Слушай, Травушкин….
Клоун стоял рядом с «Кентавром». Маска его улыбалась изо всех сил. Было неприятно видеть широкий неподвижный рот, когда слышишь разговор.
— Сосредоточься, Травушкин.
— Холодно…
— Ничего, ничего. Сосредоточься. Прикажи машине двигаться. И она пойдёт!
Я вздохнул, поёжился и сосредоточился. Приказал «Кентавру»: «Иди! Ко мне!» Даже представил, как он идёт.
Но «Кентавр» не двигался.
— Не работает, — сказал я.
— Сейчас, сейчас…
Клоун, подпрыгивая, обежал вокруг стола и опять подскочил к модели. Поднял крышку кожуха.
— А! — сказал он. — Ба!.. Да она без двигателя! Ну… это ничего. Это ведь не беда. Верно, Травушкин? — В прорезях маски странно шевельнулись и заблестели его голубые глазки. Клоун осторожно пошёл ко мне. Встал сбоку. Повторил, воркуя:
— Это не беда, Геля… Ведь у тебя есть искорка.