Голубятня на желтой поляне
Шрифт:
— Детский сад… — пробурчал Юрка.
— Никакой не «сад», — сказал я. — Там и старшеклассники участвуют. В прошлом году разве плохо было? А главное, узнаем, где какие будут иллюминации и фейерверки, чтобы зажечь искорку.
Юрка опять что-то пробурчал, но больше не спорил.
Мы пришли в длинный павильон, в котором было много ребят. Они таскали бумажные рулоны, связки флажков и фонариков. Шум стоял, где-то неумело и хрипло вякали фанфары.
Меня сразу узнала Марфа Григорьевна, боевая такая тётенька, она работает в парке много лет.
— А, Геля Травушкин! Какой ты молодец, что пришёл! Ты ведь хорошо рисуешь красками, да?
Я осторожно сказал, что не хорошо, а маленько.
— Ну как же «маленько»! Ты в прошлом году так замечательно разрисовал воздушных змеев! А сейчас надо раскрасить щиты волшебной стражи. Всякие там фигуры и гербы нарисовать… А ты, мальчик, что умеешь делать? — Это она к Янке.
Янка растерялся, пожал плечами. Я сказал:
— Он играет на скрипке. Как артист.
— Правда?! — обрадовалась Марфа Григорьевна. — Какая удача!.. Виталий Гаврилович, сюда! Для вас пополнение, скрипач нашёлся!
Подскочил круглый дядька с весёлыми глазами и с бровями, похожими на чёрные кляксы.
— Что? Скрипач? Кто? Ты? — Он уставился на меня. — А, нет, конечно… Вот ты! — Он прямо затанцевал перед Янкой. — Оч-чень замечательно! Как зовут? Янка! Преч-чудесно! Пойдём-ка, дорогой…
Он поволок оробевшего Янку к столику. Вытащил блокнот, стал что-то записывать, спрашивать. Янка отвечал шёпотом.
Марфа Григорьевна стала мне показывать картинки с рисунками рыцарских щитов и гербов. Я кивал и ничего не понимал. Потому что меня беспокоил Юрка. Он стоял неподалёку, у пластмассовой кадки с большой, но чахлой пальмой. Прищуренно поглядывал на «детсадовскую» суету и шевелил под щекой языком. Вот-вот плюнет и скажет: «Да ну вас вместе с вашими карнавалами». Но пока он молчал и только барабанил пальцами по краю кадки. Она была с землёй, но гудела, как пустая…
Виталий Гаврилович вдруг оставил Ямку. Шагнул к Юрке.
— А ты, друг мой, на чём играешь?
Юрка уперся в него насмешливыми глазами. И я понял: сейчас он вежливо скажет, что играет исключительно на нервах школьных педагогов. И нас вытурят отсюда.
Конечно, Юрка так и сказал. Но Виталий Гаврилович не рассердился:
— На нервах, это само собой. А ещё?
— Всё, — насупленно сказал Юрка.
— Не может быть. И на ударных не играешь?
— Я? — хмыкнул Юрка.
— Но ты же не станешь отрицать, что сейчас выстукивал «Токкату для ударных инструментов» Горнера? Третью часть.
Юрка шевельнул бровями. Приподнял подбородок. И проговорил со спокойной усмешкой:
— Даже и не знал, что в ней три части.
Виталий Гаврилович задумчиво оттянул и отпустил нижнюю губу — она щёлкнула, как резина. Несколько секунд разглядывал Юрку в упор. И решительно сказал:
— Пошли!
— Куда?
— На репетицию, друг мой! Мне нужны барабанщики.
Я глянул на Юрку с завистью и досадой. С завистью — потому что везёт же людям! В барабанщики мечтают попасть все старогорские мальчишки. С досадой — потому что Юрка откажется. Для него это, конечно, «детские пляски на лужайке». Разве его заставишь нарядиться в штанишки с позументами да в рубашку со шнурами и маршировать с барабаном на глазах у толпы?
Сейчас он ответит этому Виталию Гавриловичу…
Но Юрка странно молчал. Потом спросил, кивнув на Янку:
— А он?
— А он — скрипач. Каждому фрукту своя корзинка… Но вы рядом будете, все музыканты собираются в одном помещении. Пошли! Быстренько!
Что же, в самом деле всякому фрукту своя корзинка. Кому на скрипке играть, кому барабанить, а кому кистями размалёвывать фанеру.
Марфа Григорьевна составила из нас, из «художников», бригаду. В бригаде оказались четверо: тощая молчаливая девчонка Оксана, два брата-близнеца лет восьми, похожие на деловитых мартышек, и я. Мы работали на поляне за павильоном. Ловкие «мартышки» — Петька и Роман — подавали щиты и кисти. Океана с рисунков переводила на фанеру всяких львов, драконов и королевские лилии, а я их расписывал нитрокрасками. Краски противно пахли, но работа мне нравилась. Только тётя Вика застонет, конечно: «Ах, Геля, где ты себя так разукрасил!»
Наконец, когда мы расписали двенадцать рыцарских щитов, «мартышки» в один голос попросились обедать. Оксана ушла с ними. А я… мне тоже есть хотелось, но я ждал: может, вспомнят про меня Юрка и Янка? Может, заглянут узнать, как я тут?
Я сел в траву у дощатой стены павильона и стал соскребать с себя краску. В штаны и в майку она въелась намертво, но от рук и ног отслаивалась легко, тонюсенькими плёнками. Плёнки были прозрачные, как разноцветный целлофан. Я смотрел сквозь них на солнце. Посмотрю, дуну и пущу по ветру, как бабочку… И вспомнил, как Янка играл на скрипке, а вокруг носились жёлтые и красные солнечные пятна. А Юрка слушал, уперев подбородок в кулаки…
…– Гелька, — сказал Юрка.
Я вздрогнул. Повернулся. И не узнал Юрку.
То есть узнал не сразу.
В новенькой форме барабанщика он стал совсем не такой, как раньше. Тощенький сделался, даже маленький какой-то. Как в тот раз, когда я разбил ему нос. И лицо казалось незнакомым, непривычно торчали уши. Успели Юрочку аккуратно постричь, и теперь над ушами и на шее у него белела незагорелая кожа.
Я подумал, что Юрка похож на сердитого страусёнка Антона из многосерийного мультика «Слон Буби и его друзья». Такой же тонконогий, тонкошеий и насупленный, готовый огрызнуться. Было видно, что он стесняется своего парадного наряда с блестящими пуговками и с перьями на берете, но в то же время доволен, что попал в барабанщики.
Почему доволен? Может, он, как все мальчишки, тоже об этом мечтал, только скрывал? Или потому, что барабанщик — тоже музыкант, значит, поближе к Янке?
Ну, что ж… Я прищурил один глаз, а другим посмотрел на Юрку через жёлтую плёнку (голубая форма стала зелёной, а серебряные галуны золотыми).
— Ничего, — сказал я небрежно. — Красив…
Юрка сердито пошевелил щекой, сплюнул в траву. Но сейчас это ему не шло. Он сунул руки в карманы, но кармашки были непривычно мелкие, штаны съехали, чуть не упали.
— Тьфу, — ругнулся он. — Обрядили…
— Дали тебе форму, так радуйся, — сказал я. — А то ёжишься, как мышь в холодильнике.
Он зыркнул свирепо, но тут же примирительно сказал:
— Не понимаю, чего ты заводишься.
— Потому что завидно. Тоже хотел в барабанщики.
Пускай гадает, всерьёз я это или дразню его.
Юрка решил, что всерьёз. Неуверенно сказал :
— Я там спрашивал… можно ли тебе. Но все места уже заняты.
— Врёшь, — вздохнул я. — Ты не спрашивал, потому что у меня слух, как у больной курицы.