Голубые рельсы
Шрифт:
— Рискованно. Не выйдет — стотысячные убытки государству, — сказал один из мехколонновцев.
Иннокентий Кузьмич расписался на чертеже своим размашистым почерком, не закорючкой, а полностью — «Гроза» и передал его парню с ромбиком:
— Пробуй!
Проглотив по стакану чая и поблагодарив хозяйку, путеукладчики гурьбой вышли на улицу. Сиверко размещался на вершине лысой сопки, и отсюда хорошо было видно, как ведется отсыпка земполотна.
Внизу, за оврагом, лежал карьер — сопка с развороченной мощным взрывом голой вершиной. Там тарахтел, вгрызаясь в породу, большой экскаватор. От карьера к прорубленной просеке в долину наклонно тянулась дорога километра на два: на большее расстояние возить грунт считалось нерентабельным.
— Представляю, какими тогда темпами царь-батюшка тачкой и лопатой Транссиб строил, — раздумчиво произнес Эрнест.
— На мужичьих костях строил, — сказал Каштан.
Наконец дела с субподрядчиками покончены, и они снова в «МИ-4». Начальник управления пристроился возле иллюминатора и глядел вниз. Минуты через три-четыре он вдруг резко поднялся, перебрался к пилотской кабине и что-то прокричал командиру. Машина описала плавный полукруг и пошла на спуск. Сели на поляне, возле огромной скалы. Внутрь этой скалы широким глубоким проемом уходила пещера. Иннокентий Кузьмич сделал тряпичный факел, окунул его в бензин, запалил и зашагал в пещеру. Все в недоумении последовали за ним. Огонь высветил громадный зал с серыми каменными сводами. Гроза с факелом в руке обошел всю пещеру и вернулся к путеукладчикам.
— Мехколонновцы к зиме гараж собираются строить, — сказал он. — Зачем, спрашивается? Чем эта пещера не гараж? До трассы по зимнику езды отсюда пять минут… — Помолчав, проворчал под нос: — Коли бы на свои шиши гараж строили, небось сами догадались бы. А государственные деньги для них вроде бы чужие. Стройка и так в копеечку влетит…
И снова полет. Желтой ленты трассы уже не было. Внизу тянулась шестидесятиметровая просека. Она прыгала через небольшие сопки (эти сопки впоследствии взорвут), плавно огибала слишком высокие. Иногда просека упиралась в подножие сопки и появлялась на противоположной стороне ее. Значит, здесь пробьют туннель. На просеке темнели кучи строевого, нестроевого леса и хвороста. Их будут сжигать поздней осенью по первому снегу (летом от таких кострищ может сгореть вся тайга в округе).
Неподалеку от того места, где внезапно оборвалась просека, показался поселок лесорубов. Он не имел названия, потому что стоял на одном месте считанные дни. Не видно бараков — одни вагончики на железных полозьях. Углублялись лесорубы в тайгу — за ними двигался и поселок. Вагончики тащили тракторы, бульдозеры, трелевщики.
Сели. Поселок, видно, только-только подтянули к людям, и лес рубили сразу за последним вагончиком. Вальщик с визжащей бензопилой «Дружба» и его помощник с длинным шестом, оба в брезентовых робах, шлемах с широким основанием (чтобы не сыпались за ворот хвоя и труха), касках, бахилах, проваливаясь в мари, подходили к очередному дереву. Тридцать, сорок секунд — и высоченная столетняя ель, лиственница или сосна, направленная помощником вальщика, с тяжелым треском падала на кочки мари. Из завала дерево вытаскивал мощный гусеничный трелевщик. Его распиливали на несколько частей. Сучкорубы, среди которых мелькали и девушки, обрубали ветви, сучья. За стеной тайги, приглушенные расстоянием, повизгивали бензопилы: бригады лесорубов шли навстречу друг другу.
— Таких-то красавиц губят! — расстроенно сказал Каштан. — И в дело они не идут: не будешь же лес вертолетом из тайги вывозить…
— Жалельщик какой нашелся! — сердито отозвался Иннокентий Кузьмич. — А мне не жаль,
Теперь внизу тянулась дремучая тайга, где пока лишь прошли одни геологи — изыскатели трассы. И вновь дикое зверье шарахается в дебри, напуганное появлением грохочущего чудовища.
Через час полета показался Ардек, богом забытый поселок, маленький, как хуторок. До недавнего времени здесь жили одни охотники. Но несколько месяцев назад сюда перебросили еще один поезд. Он потянет ветку навстречу Дивному. Ардековские мехколонны, мостоотряды, лесорубы только разворачивали фронт работ.
— Как трасса? — спросил Иннокентий Кузьмич, когда вертолет опустился на каменистую площадку.
— Что и говорить — тяжела!.. — за всех ответил Каштан.
Никак не верилось, что через несколько лет Ардек превратится в мощную узловую железнодорожную станцию, перевалочный пункт геологов, лесорубов и людей еще многих и многих специальностей…
— Ведь это только наши двести километров из трех с лишним тысяч… — задумчиво сказал начальник управления. — Если трасса Дивный — Ардек тяжела, какое же слово тогда для Большого БАМа подыскать?..
…Никогда не знавший усталости Эрнест все свободное время проводил на охоте. Частенько случалось, что один ночевал в дебрях, если уходил далеко, и возвращался перед самой сменой. Он говорил, что ночевать в тайге вовсе не боязно, потому что самый сильный и страшный хищник, стерший с лица земли многие виды животных, — человек, и, стало быть, ему некого опасаться, что страх перед лесом — пережиток древних языческих племен и т. д.
Толька тоже любил сладкую усталость после многоверстного перехода, когда гудят ноги и лень пошевелить пальцем, и готов был часами выслеживать осторожных глухарей, преследовать косуль и в часы охоты забывал обо всем на свете.
В воскресенье, как всегда, Эрнест растолкал Тольку еще до рассвета. Толька позавтракал. Эрнест попил водички, они закинули за плечи рюкзаки и вышли из вагончика.
Землю, тайгу придавили такие плотные, тяжелые туманы, что порою не различалась узкая звериная тропка, бегущая в дебри. До предела напоенный влагой воздух струился, как вода, и одежда сразу отсырела. Под ногами хлюпала чуть оттаявшая за лето вечная мерзлота. Звезды были часты, крупны, многоцветны, как застывший праздничный фейерверк. Оранжевая луна села на сопку и походила не на луну, а на закатное солнце. На востоке слабо алела узкая лента рассвета.
Шли быстро, прислушиваясь к бесчисленным шорохам. На Эрнесте — неизменная велосипедная шапочка, спецовка с эмблемой БАМа на спине. Патронташ пришит к спецовке. На поясе, с левой стороны, — в кожаных ножнах кинжал с костяным набором на рукоятке. На лезвии с тупой стороны вырезано приспособление для открывания консервных банок и частые зубья — пилочка. Кинжал и ножны Эрнест сделал сам. Точно такой же кинжал он подарил и Тольке, своему спутнику по охоте.
Воздух стал не темным, а синим; алая лента на востоке расширялась, и казалось, что там занимается пожар. Когда поднялись на сопку, Эрнест сел на каменной вершине. На этом месте они каждое воскресенье встречали солнце.
На востоке ворочались облака, похожие на дым. Полнеба горело уже не розовым, а ярко-красным, зловещим огнем. Лучи еще не показавшегося солнца били в зенит и медленно передвигались.
Руки охотников стали бронзовыми. Потом раскаленное лезвие луча полоснуло по глазам. Блеснула извивающаяся река. Ветер разгонял застоявшееся ночное марево, и воздух мелко дрожал, как бы дробился.
Видели они рассветов предостаточно, но каждый был неповторимым… Сотни звуков родились в тайге с первым лучом. Где-то запел глухарь. Чистым гортанным криком крикнул голубь. Со всех сторон засвистели рябчики. Влажный воздух был чуток необычайно, и до парней донесся откуда-то издалека треск сучьев: то крупный зверь спешил к водопою.