Голубые рельсы
Шрифт:
— Вот такие дела, товарищи рабочие, — сказал Дмитрий. — Приказывать мы вам не имеем права…
В тот же день остались на сверхурочную.
И началось! С первым лучом солнца парни уже стоят на площадке тепловоза. По холодку работать веселее. Натруженные мышцы не освежились за ночь, но усталость скажется позже, к полудню, когда начнет шпарить солнце и набросится туча мошки. От напряжения спина не гнется, коленки дрожат. Пот, смешанный с едкой «Дэтой», ручьями струится по спине, спецовку хоть выжимай. «Дэта» с потом непременно попадает в глаза. Жжет нестерпимо. Без нее же нельзя — мошка одолеет.
Ребята осунулись, лица потемнели. Обед и ужин им возили на дрезине. Гроза распорядился кормить бригаду путеукладчиков самым лучшим, что имелось на продовольственном складе. Повариха готовила специально для них.
Когда поздно вечером возвращались со смены, то не стояли на площадке тепловоза, а лежали. Некоторые тут же засыпали и храпели от усталости. В кино, на танцы, на охоту, разумеется, не ходили. Не до развлечений было. Чуть коснулся головой подушки — и провалился в бездонную пропасть. Особенно трудно вставать по утрам. Толька про себя негодует: «Начхал я! Необходимость придумали… Фигу вам с абрикосовым вареньем!» Но вот он продирает кулаком глаза, глядит — Каштан давно на ногах, Эрнест в одних плавках неподвижно стоит на голове с синим от прилива крови лицом, из соседнего вагончика уже пришли остальные путеукладчики. Встает и Толька, усилием воли поборов сон. И опять до вечера мельтешат перед глазами шпалы, ломы, лапы (раздвоенный и сплюснутый на конце ломик для выдергивания костылей), и опять хрипловатый бригадирский голос:
— Опускай!
Две недели аврала… Сто, двести, триста, пятьсот метров… Каждый день подсчитывают, сколько же осталось этих метров до двадцать седьмого километра. Трудно. Сдают нервишки. Бывает, накричат друг на друга из-за пустяка.
Прошла еще одна трудная неделя, и вот наконец показались первые бараки леспромхоза! Когда парни укладывали последние звенья, начало происходить что-то непонятное: со всех сторон к путеукладчику потянулись леспромхозовские рабочие. Заблестела на солнце медь духового оркестра. Директор леспромхоза выступил с речью. Он сказал, что этой минуты леспромхоз ждал с большой надеждой. Что теперь они дадут стране больше древесины и, стало быть, будет больше книг, мебели. Потом директор вручил каждому монтеру пути именные часы. Оказывается, он давно узнал их фамилии. На часах было красиво выгравировано: «Спасибо за доблестный труд…» — и фамилия, имя, отчество.
Оркестр играл туш. Путеукладчиков качали.
…Вертолет «МИ-4» с грохотом опустился перед путеукладчиком рано утром, едва бригада уложила второе звено. Когда перестал вращаться винт, дверца багажного отделения распахнулась, и на гравий сошел Иннокентий Кузьмич. Поздоровавшись, поинтересовался:
— Хотите над будущей трассой пролететь? Мне по делам на участки надо.
— А как же работа? — удивленно спросил Каштан.
— Ну, денек отдохнете — заслужили.
Парни, конечно, согласились, побросали ломы, лапы, толкаясь, залезли в багажное отделение и прильнули к иллюминаторам.
«МИ-4» взревел и оторвался от земли, круто набирая высоту. Винт рвал воздух с режущим свистом. Внизу буйно кудрявились березы, стрелами топорщились елки, в широких зеленых сарафанах хороводились лиственницы. Быстрая река с такой прозрачной водою, что на дне просматривались дрожащие камни, текла с немыслимыми зигзагами, разворотами, как бы все норовила повернуть назад.
Грохот вертолета, один вид огромной летящей стрекозы наводил на таежную живность ужас. Вот с голубичной поляны взлетели щеголь глухарь в черном «фраке» с белой «бабочкой» и светло-коричневая глухарка, от страха они шарахались в воздухе из стороны в сторону; вот бешеным галопом, прочь от открытого места промчался изюбр; а вот и топтыгин: зачем-то проворно залез на высоченную корабельную сосну, потом вдруг спустился, как по канату, на землю и панически запрыгал в дебри.
Еще не разогнала, но скоро разгонит техника на долгие годы таежное зверье прочь от трассы. Уйдут в глухие урочища медведи, сохатые, изюбры, косули, соболи, белки, улетят глухари и косачи. И лишь через годы, как это когда-то случилось на Транссибирской магистрали, настороженно прислушиваясь к грохоту составов, звери вернутся на родные пастбища.
Гроза на своем веку летал на самолетах и вертолетах предостаточно. Сейчас он сидел на металлическом сиденье и, досадливо морщась от грохота, открыл папку и просматривал бумаги. Путеукладчики тоже немало полетали, но глядели в иллюминаторы во все глаза.
Внизу с редкими изгибами тянулась желтая от гравия трасса, или земполотно.
Вскоре возле реки показался поселок Ургут — мелькнули ряды сборно-разборных домов, коттеджей, зеленых металлических вагончиков, белье на веревках. В реке стояли бетонные опоры, или быки. Это временный поселок «субчиков» — субподрядной организации, мостоотряда. Подобных организаций много на трассе.
Вертолет опустился на пятачке, обозначенном красными флажками. Пассажиры спустились на землю.
— Пока я в конторе буду, поглядите, как мост строят. Небось никогда не видели, — сказал Иннокентий Кузьмич.
Парни поспешили под кручу, к реке. Мост довольно большой, 495 метров, как сообщалось на указателе, в пять опор. Четыре опоры были уже готовы. Облицованные серым гранитом, они походили на неприступные замки, особенно те, что находились в воде. Пятый бык стоял еще в дощатой «рубашке», возле него маячили фигуры строителей. Нелегко соорудить такую опору, не один месяц напряженного труда требует она. Поэтому на сером граните бригады оставили свои автографы, непременно в стихах. «Стой, опора, век'a; принимай, БАМ, подарок от бригады Ступняка!» — гласили аршинные буквы на береговой опоре. На соседнем быке надпись короче: «Бригада Родина — любимой Родине!» Высились консольные краны для монтажа пролетных строений. Серебристые стальные конструкции уже обозначали строгий геометрический рисунок моста, невесомый, как бы парящий над водою. Фигурки мостовиков в ржавых брезентовых робах и на головокружительной высоте и внизу. Раздавались звонкие удары металла о металл, потрескивали электродами сварщики. От огней электросварки длинными гирляндами в реку летел расплавленный металл.
Снова полет. Через полчаса привычно змеившаяся лента трассы оборвалась. Внизу черными жуками ползали трудяги бульдозеры, а на большой таежной поляне зелеными холмиками теснились вагончики, белели дома. Это Сиверко, временный поселок других «субчиков» — механизированной колонны. Мехколонновцы отсыпали земполотно.
Иннокентия Кузьмича встречали человек пять — начальство.
— Чайком-то угостите? — спросил он их так, будто вовсе не спешил, а прилетел сюда отдохнуть.
— Милости просим, — ответил один из мехколонновцев. — Моя хозяюшка как раз самовар ставит.
— Спасибо. Вот за чайком дела и решим. Сподручнее.
Гроза пил чай вприкуску, причмокивая, с видимым удовольствием, вытираясь большим, как полотенце, платком. Одновременно он просматривал бумаги, которые подсовывали ему мехколонновцы, подписывал или, отрицательно покачивая головою, откладывал документ в сторону и неторопливо объяснял, почему не хочет его подписывать. Парень с институтским ромбиком развернул перед Иннокентием Кузьмичом рулон ватмана — чертеж. Это был какой-то технический эксперимент. Гроза долго изучал его.