Голубые рельсы

Марысаев Евгений Клеоникович

Надо же так врать! Ведь у него от страха до сих пор дрожат все поджилки. Настолько сдрейфил там, на поляне, что хотел залезть на дерево.

— А я перепугалась за тебя… — вдруг услышал он тихий Марийкин шепот и посмотрел на нее. Она поправляла выбившиеся из-под платка черные кольца волос; губы ее были плотно сжаты.

До самого Дивного он мучительно думал: сказала ли она это или ему просто послышалось?..

Возле вагончика путеукладчиков для сохатенка соорудили жердяной загон, натаскали туда сена, веток, чтобы ему было мягко лежать. Кто-то побежал будить врача, а Толька тем временем налил в бутылку молока, раздобыл у семейных соску и попытался накормить зверя. Тот долго не понимал, чего от него хотят. Тогда

Толька сделал в соске отверстие побольше. Сохатенок, причмокивая, начал пить с такой жадностью, что чуть было не откусил бутылочное горлышко.

Пришел Айболит Дивного, недавний выпускник Московского медицинского института, с копной иссиня-черных волос, горбоносый, с огромными черными глазами Гога Лилиашвили. Через слово он употреблял междометие «э!» и, разговаривая, имел привычку жестикулировать.

Он протиснулся к сохатенку и осмотрел раненую ногу.

— Такой хрупкий ногу попортил! Э!.. — всплеснув руками, сказал доктор. Несмотря на шесть лет жизни в столице, он сохранил сильный кавказский акцент.

— Что, Гога, не вылечить? Неужто стрелять придется? — спросил Каштан.

Гога сделал страшное лицо и прокричал:

— Паччиму не вылечить?! Паччиму шашлык?! Сейчас шины наложу! Хромать будет, потом бегать будет. Э!..

Все облегченно вздохнули. Кто-то предложил:

— Давайте придумаем лосенку кличку!

Задумались. Нерешительный голос:

— Может, Тайга?..

— Какой Тайга?! — простонал Гога, всплеснув волосатыми руками. — Она — не девочка! Она — мальчик!

Начали наперебой придумывать мужские клички.

— Гога, а он ведь на тебя похож! — простодушно сказал Каштан. — Горбоносый, черноглазый…

Гога метнул на бригадира черную молнию-взгляд, потом посмотрел на своего необычного пациента и захохотал так заразительно, оскалив белые, как сахар, крепкие зубы, как могут хохотать только темпераментные кавказцы.

— Похож! — прокричал он. — Пусть будет тезка — Гога!

IX

В выходной, рано утром, Каштана разбудил Дмитрий Янаков.

— Здравствуй. Извини, что беспокою в нерабочий день, — сказал он. — Вот какое дело. В сотне километров от Дивного находится геологическая партия, буровики. Они свернули работы. У них остались неиспользованными восемь бочек с соляркой. Передали их нам. Не пропадать же добру. Бочки надо вывезти вертолетом. За один рейс управимся. Как раз сейчас «МИ-4» свободен. Короче, нужен рабочий, чтобы помочь пилотам погрузить. Люди устали за неделю, отдыхают. Как быть, а? Я бы сам полетел, да комиссия из министерства через два часа нагрянет…

Каштан подумал о том, что бойцов действительно не стоит беспокоить, пусть отсыпаются ребята. Толька и Эрнест с вечера ушли рыбачить и еще не возвращались. Затем он прикинул, что сегодня особых дел у него нет, разве что с ружьишком в тайгу хотел пройтись. Ладно, перебьется.

— Иди к пилотам, Дим, скажи, что через десять минут рабочий придет на вертодром.

— Спасибо, Вань. Бегу.

Каштан не сказал, что летит сам. Дмитрий, чего доброго, начнет переживать: вынудил, мол, Каштана.

Он быстро почистил зубы, умылся, забежал в столовку, взял на кухне краюху хлеба, холодных вчерашних котлет и через считанные минуты был на вертодроме. «МИ-4» отдыхал на каменистой площадке; неподалеку от машины, то и дело поглядывая на облачное небо, покуривал экипаж: командир, штурман и бортмеханик. Голубая аэрофлотская форма чистенькая, тщательно отутюженная. Каштан давно подметил, что пилоты Аэрофлота в одежде прямо-таки педанты.

Это был экипаж Седого. Так прозвали командира вертолета за совершенно седые волосы, а было ему не больше тридцати пяти лет. В полете экипаж Седого узнавали по почерку, что ли. Если вертолет, прежде чем коснуться земли, не «прицеливается», не описывает круги над вертодромом,

а прямо с неба «плюхается» на него — это, значит, Седой. Если с земли вертолет взлетает сразу, без зависания и наклона корпуса вперед — это, конечно, Седой. Помощники у него были совсем молодые. Штурман — ровесник Каштана, а бортмеханик и того моложе. И тот, и другой непомерно гордились тем, что летают с асом.

Седой знал в лицо бригадира путеукладчиков. Ответив на приветствие Каштана, поинтересовался:

— Что, у бригадира и комсорга стройки других дел нет как за грузчика летать?

— Да воскресенье, дрыхнут ребята…

— Ну-ну.

Седой еще раз глянул на облачное небо, бросил коротко: «В машину», и первым полез в высокую кабину.

Не знал Каштан, переступая порожек багажного отделения вертолета, чем кончится эта поездка. А если бы знал, силком выволок бы пилотов из машины, окажи они сопротивление — повредил бы вертолет, например, хватил бы кувалдой по приборному щитку. Но в век техники так уж устроена человеческая жизнь, что не знаешь, какой сюрприз ждет тебя через полчаса…

Вертолет взлетел. Глянув в иллюминатор, Каштан увидел удаляющиеся вагончики и строения Дивного, обозначившиеся улицы, проулки. Он впервые подумал о том, что совсем недавно здесь ровным счетом ничего не было, лишь шумела тайга да позванивал на камнях Урхан. Ничего не было — и вдруг город. П'oтом политый, мозолями добытый. Город, правда, не город, но уже и не деревня…

Но вот промелькнули серебристые цистерны с горючим, и Дивный исчез. Теперь внизу тянулась непроходимая тайга, взлобки, скалы и марь, марь, марь. В белесых мхах, с темной, стоячей водою в оконцах, она гляделась мрачно, зловеще. Болота эти кляли все, кто волею судьбы был заброшен в тайгу. Охотники, геологи, строители автомобильных и железнодорожных трасс. И мало кто задумывался, что очень многим, если не всем, люди обязаны неприглядной таежной мари. Ведь она питает бесчисленные ручьи, а те, как известно, непременно текут в реки; речная же вода орошает поля, поит большие города. В пустыню бы превратилась земля, не будь болот…

От бортмеханика Каштан узнал, что синоптики дали машине «добро» на вылет, обещали удовлетворительный прогноз по трассе, но в этих гиблых местах свой, особый, не поддающийся точному прогнозу микроклимат. Например, в яркий солнечный день вдруг повиснет над огромным маревным пространством туман — гадай, откуда он взялся.

За четверть часа полета облачность уплотнилась, вертолет то и дело влезал в серое месиво и короткими рывками снижался. Пилотам необходимо было видеть землю.

— Чертово болото начинается, — глянув в иллюминатор, сказал бортмеханик Каштану. — Здесь всегда туман виснет…

Внизу тянулось мелколесье. Вокруг каждого дерева — седая замшелая марь с лунками окон. Деревья от излишней сырости стояли разбухшие, в замшелой седине. Чем дальше продвигался вертолет, тем гуще становился туман.

От нечего делать Каштан пробился к пилотской кабине, заглянул туда, встав на железную перекладину лестницы. Справа сидел штурман. Всматриваясь в туман, он даже спину ссутулил от напряжения. Седой же, напротив, казался совершенно спокойным, даже легкомысленным: сложив трубкой губы, что-то насвистывал себе под нос. Своей аристократически маленькой рукой он небрежно, будто тростью поигрывая, работал рычагом. Каштан невольно залюбовался на профиль Седого. Тонкий нос, упрямо сжатые твердые губы; форменная фуражка сдвинута на затылок, короткие серебряные волосы чуть прикрывают высокий лоб. Недаром девчата нарочно бегают на вертодром, когда прилетает Седой. Краем уха Каштан слышал, что поседел он на Чукотке несколько лет назад, когда вертолет потерпел аварию над безлюдной тундрой. Штурман и бортмеханик бросили раненого командира, пробивались к людям одни, но сгинули в болотах. Седой полз несколько суток. Нашли его пастухи-чукчи чуть тепленького…