Голубые рельсы
Шрифт:
Первая шивера осталась позади.
— А что?! Неплохой, очень даже неплохой агрегат!.. — радостно сказал Каштан.
Когда подступит следующая шивера, надо осторожнее быть с веслом. Не держать конец напротив груди. А то при резком торможении о подводный камень весло продавит грудную клетку.
И еще… «Хорошая мысля приходит опосля» — так говорят старики из Перезвонов. Каштану то и дело приходилось перекидывать тяжелое весло то на одну, то на другую сторону. А если установить его не в середине плота — в начале? Маневренность будет несравненно лучше.
Полчаса он потратил на то, чтобы пристать к берегу и переставить рулевой крепеж в носу «агрегата».
Теперь управлять плотом можно было легким, незначительным поворотом руля.
Крутые пошли берега. Урхан сузился, разогнался не на шутку. Ветер рванулся назад. То там, то здесь вскипал белый бурун, и в ноздреватой пене зловеще и тускло поблескивал осклизлый, с прозеленью камень. Каштан только успевал орудовать веслом.
Глянув однажды на берег, он увидел такое семейство: медведя, медведицу и годовалого медвежонка. Они стояли на речной косе и остолбенело глядели на странное двуногое существо, плывущее на поваленных деревьях. Каштан заложил в рот два пальца и присвистнул. Звери, как по команде, бросились наутек.
Вольготно стало мишкам. После закона, запрещающего без лицензии убивать этих животных. Правильный закон. Поздновато, правда, спохватились. В цивилизованной Европе их выбили почти подчистую, а в Сибири ухитрились пересчитать, как кур на птицеферме. Пятнадцать тысяч особей, говоря канцелярским языком статистики. Мизерное, ничтожное количество для такого колоссального пространства, какое занимает Сибирь. Стреляли мишек в засадах, в берлогах, даже с воздуха. Их ожидала печальная судьба американского бизона. За что, спрашивается? Существо это безобидное, безвредное, и если бывали случаи нападения на людей, то только по вине человека. Значит, человек когда-то ранил медведя. Значит, он помешал ему залечь в берлогу. Или украл детеныша…
Простор-то какой!.. Кричат в перенаселенной Европе: жить негде, земли не хватает! Пожалуйте сюда, граждане. Плыви хоть три сотни километров и ни одной живой души не встретишь. А что? Климат — что надо, здоровый, ядреный, богатства — сказочные. Живи, наслаждайся.
Впереди белой бурунной полосою выросла вторая шивера, и Каштан отогнал невольные эти мысли.
Шивера гудела, кипела, взрывалась. Каштан зорко осмотрел порог. В середине и с правого берега не пройти — камень на камне, разорвет в клочья. Единственное место — возле левого берега. Там есть узкий проход между огромными черно-блестящими валунами.
Ну, смелее! Другой возможности нет и не будет. Надо уметь рисковать, коли ты мужчина.
Каштан вырулил ближе к левому берегу. Перед его глазами был только проем между черно-блестящими валунами и стремительный, гривастый поток воды.
Гул, ветер, оживший, крупно задрожавший под ногами плот…
И только когда проход был в двух-трех метрах от плота, за сеткой брызг, уже на той стороне шиверы Каштан заметил выглядывавший из воды лобастый камень. Он торчал точно по движению плота.
«Конец…» — как-то лениво проплыло в голове.
«Поцелуй» плота и камня был таким крепким, что послышался глухой треск толстых расщепленных стволов. Силой мощного удара Каштана перебросило через камень. Он упал на глубину. Если бы на месте падения торчал хоть один валун, Каштана разорвало бы в клочья.
Его тащило по стремнине метров триста, и каждое мгновение Каштан ожидал, что напорется на подводный камень.
Повезло — обошлось.
Урхан сделал крутой разворот. Каштана выбило из стремнины, протащило по булыжникам мели и выбросило на речную косу.
Одежда была порвана в лоскутки. Болело все тело, особенно правая нога от колена до бедра. Штанины на ней не было вообще. Рана не очень глубокая, но длинная. Кровь подкрашивала мокрые камни.
В реке остались ботинки, даже носки стащил водоворот.
— Как это Эрнест однажды сказал?.. Жизнь бьет ключом и все норовит по голове, — трогая ладонью кровавую шишку на затылке, мрачно произнес Каштан.
Стоило ли терять целые сутки на сооружение плота, чтобы через семь-восемь километров его разнесло в щепки?..
Из правого кармана брюк исчезла газовая зажигалка Седого. Но самое страшное то, что на дно пошел топор. Без топора в тайге погибель: и плота не свяжешь, и от зверья не отобьешься.
А карта местности сохранилась. Вчетверо сложенная, она лежала в нагрудном кармане куртки.
— Мать честная, как же я прошагаю тридцать с лишним километров?.. — глядя на голые, в ссадинах ноги, неизвестно кого спросил Каштан.
…Шел четвертый день поисков. Карта местности была разграфлена на квадраты. Каждый вечер, получив по рации сообщение о результатах облета, Дмитрий Янаков зарисовывал красным карандашом квадрат за квадратом. Белых квадратов оставалось совсем немного, раз, два и обчелся. Каждый вечер из штабного вагончика, усиленный микрофоном, раздавался голос парторга:
— Сегодня поисковые отряды и вертолеты обследовали квадраты номера… Пропавший вертолет, экипаж и пассажир Иван Сибиряков не обнаружены.
…«МИ-4» облетал квадрат № 112. В этот квадрат входило устье Анги при впадении в Урхан.
Наблюдателей было двое: бортмеханик и Толька.
Когда для вертолета потребовался второй наблюдатель, Толька растолкал бойцов и первым запрыгнул в багажное отделение. Его не приняли в поисковый отряд — телом жидковат, и тогда он чуть не расплакался от досады. Но здесь-то Толька не оплошал. Для наблюдателя главное — хорошее зрение, а глаза у него молодые, острые.
Бортмеханик сидел с левого борта, Толька — с правого. У каждого был бинокль. Толька неотрывно, до рези в глазах смотрел в бинокль. Реки, ручьи, широкие каменистые берега, скалы, взлобки и тайга, тайга, тайга… Где-то здесь маятся ребята из экипажа, бригадир, где-то здесь в поисковом отряде бродит Эрнест.
И в Толькиных мыслях ярко, будто наяву, рисовалась такая картина… Он первый замечает бредущих по тайге людей. Сообщает об этом командиру экипажа. Вертолет снижается, садится. Спасенные бегут к машине. Командир экипажа говорит им: «Благодарите наблюдателя с правого борта. Если бы не он — мимо проскочили». И показывает на Тольку, который выпрыгивает из багажного отделения вертолета. Первым своего спасителя обнимает Каштан. Говорит со слезами на глазах: «По гроб жизни я у тебя в долгу, Анатолий, дорогой ты мой боец». — «Ну что ты, бригадир, — скромничает Толька, потому что скромность украшает мужчину. — Я просто добросовестно выполнял свою работу наблюдателя…»