Голубые рельсы
Шрифт:
Но нет, внизу не видно бредущих изможденных людей. Там все тайга, тайга, да изредка шарахнется с открытого места бурый ком медведя или здоровенный, как лошадь-тяжеловоз, сохатый.
Анга внезапно разлилась на несколько рукавов. Толька передвинул бинокль на берег, настроил нужную резкость. В окулярах замельтешили камни косы, мертвые, без листьев, деревья, вынесенные на сушу разбойным весенним паводком. Потом промелькнули две сосны, свежие срезы на стволах, ярко-желтая щепа вокруг. Хвоя поваленных деревьев была не желтой и засохшей, а зеленой.
Толька быстро пробрался к пилотской кабине.
— С правого борта две сосны повалены! Щепы вокруг полно! Свежая вроде!.. — возбужденно прокричал он пилотам.
Описали над устьем полукруг, вернулись к месту, на которое указал наблюдатель. Командир экипажа и штурман, по-птичьи вытянув шеи, напряженно смотрели вниз.
— Пожалуй, стоит сесть, — после короткого раздумья решил командир.
Сели. Не дожидаясь полной остановки винта, Толька первым выпрыгнул из вертолета. Как ищейка, пригибаясь к земле, он начал бегать кругами, боясь упустить из вида малейшую деталь.
Командир экипажа, штурман и бортмеханик склонились над обрубленными топором соснами. Негромко переговаривались:
— Кто-то плот делал, явно… Больше незачем ему деревья валить.
— Плот маленький, из двух стволов. Он едва ли выдержит двоих или троих. Стало быть, делали его на одного.
— След!.. — истошно закричал Толька. Он стоял на четвереньках, что-то высматривая на земле. — Сюда! Быстрее!..
Пилоты невольно усмехнулись. Сейчас Толька действительно смахивал на ищейку: бока ходили от возбуждения, даже язык высунут. Для пущего сходства он так низко склонился над следом, словно нюхал его.
На влажном песке между камнями явственно проступал отпечаток какой-то обуви.
— Черт! Совсем свежий…
— Может, охотник, геолог?
— Глупости-то не говорите, — наставительно сказал Толька. — Разве охотник или геолог пойдут в тайгу в городской обуви? Видите — рубчиков нет. А бахилы и кирза обязательно рубчики оставляют.
— Может, кто из наших ребят? Ведь только мы, пилоты, в тайге в ботинках щеголяем, — предположил штурман.
— А в экипаже Седого есть… очень тяжелый, крупный человек? — спросил Толька.
— Да вроде нет… Штурман и бортмеханик среднего роста, сам Седой и того ниже.
— Тогда — едва ли.
— Что — едва ли?
— Что здесь прошел кто-то из экипажа Седого. Смотрите, след-то как вдавлен. Его оставил здоровенный парень. И размер обуви — ого-го! Целый лапоть. — Толька сел на камнях, почесал затылок и заключил: — Сдается мне, граждане, что здесь мой бригадир прошел. Бахилы и кирзу Каштан в вагончике оставил — в ботинках полетел. Раз. Размер обуви у него сорок шестой, по росту. Здесь лапоть никак не меньше. Два. Все сходится.
Пилоты замолчали, глядя на Тольку с невольным уважением.
— Давайте-ка повнимательнее посмотрим вокруг, — предложил командир экипажа.
Установили, что след тянулся с верховий Анги. Обнаружили пещеру и еще теплые угольки в ней.
— Итак, человек пришел с верховий Анги, ночевал в пещере и рубил плот, — как бы сам с собою рассуждал командир. — Куда он мог поплыть? Разумеется, по Урхану вниз по течению. Стало быть, только в той стороне его надо искать.
…Но это только в кино да в книгах случается, что так просто в летней дальневосточной тайге отыскивают с воздуха заблудившегося человека. Черта с два отыщешь! Шагнул за дерево, шатром накрыла тебя хвоя — и был таков. Не тундра, хотя и там легко принять человека за мшистую кочку…
В то время когда вертолет летел над Каштаном, он спал под прибрежной лиственницей тяжелым, мертвецким сном. Грохот над головою разбудил его. Выбежал на открытое место поздно: вертолет уже хвост показал. Вид у Каштана — хуже не придумать. Тело, все в ссадинах и кровоподтеках, прикрывали лохмотья одежды. Правая нога выше колена перетянута оторванным рукавом куртки. Бугристое от укусов мошки лицо, точнее, страшноватая маска, а не лицо. Его беспрестанно, даже в дреме, бил лающий кашель.
Идти босым по острым камням было бы, конечно, безумием. Оставался единственный выход: стащить в реку дерево — вывороченных с корнем деревьев полно на берегу — и плыть на нем. Так он и поступил. Сухой сук дерева служил ему шестом. Выруливал на стремнину, плыл то сидя, то лежа на стволе, в зависимости от того, как легче ему было держать равновесие. Виднелись впереди брызги шиверы — покидал дерево, плыл к берегу, чтобы обойти порог посуху. Затем отыскивал способный держать его на плаву ствол, стаскивал дерево в реку, и все повторялось сначала.
…Вечером, когда на воду пали густые туманы, вконец измученный и закоченелый Каштан подумал: пора выбираться на берег, искать ночлег. То, что Дивный был совсем рядом, не пришло ему в голову. По расчетам Каштана, до города было еще никак не меньше пятнадцати километров. В темени же он плыть не решался, боясь напороться на острые шиверные камни.
Он прислушался, насторожился: показалось, что вдалеке прогрохотал поезд. Но нет, все было тихо, лишь шумела река…
Каштан уже хотел оставить дерево, погрузиться в ледяную воду, когда до слуха его донеслись какие-то непонятные звуки. Будто сохатый вышагивал по мели вдоль берега, с маху ударяя копытами по воде. Звуки ближе, звонче… И вдруг явственно раздался возглас, женский возглас:
— Ой, девочки, руки закоченели — жуть! Как от наркоза…
Каштан не поверил в этот возглас. В прошлую ночь с ним случилась подобная чертовщина. Даже с видением. Будто из реки вышла девица в чем мама родила. С распущенными волосами, матово луною облитая. Остановилась у кромки воды, ласково позвала, маня рукою:
— Иди ко мне, Ванечка… — И голос мягкий и вместе с тем властный, очень знакомый.
Пригляделся — мать честная! Люба! Во комиссарша дает! Пульнул ее матюком — растаяла в темном воздухе…
— Как-то сейчас Каштан? — опять неслась чертовщина, по воде слышалось ясно, отчетливо. — Жив ли?..
— Не каркай, дура!
Из тумана в сумерках выплыл помост с вышкой для прыжков. Эту вышку делали ребята из Съездовского отряда. На помосте на корточках сидели девчата, полоскали белье, изредка переговаривались. Выше светились огни Дивного, на темном небе проступала знакомая ломаная линия гор… Каштан хотел позвать: «Девчата!..» Но вместо этого из глотки наружу вырвался лающий кашель.