Голубые рельсы
Шрифт:
— Готово! Кусается, собака!..
— Ну, будет маять. Выпускай, живая ведь тварь, — попросил Каштан.
— Нет, не выпущу, — ответил Толька. — Пусть ребята в Дивном поглазеют.
Вечером, незадолго до окончания танцев, Толька незаметно ушел из клуба, захватил лежащего под жилым вагончиком хорька, завернутого в спецовку и привязанного к колесу, и, крадучись, проник через окно в соседний вагончик, где жили девчата.
Хорька Толька выпустил внутри вагончика и загнал под кровать. Начал пугать зверька лучом электрического фонарика. Он незамедлительно повернулся задом и стал обороняться. Испугался хорек до смерти и защищался с таким ожесточением, что через несколько минут вагончик походил на газовую камеру.
— Поддай еще, зверюшечка! — давясь от смеха, шептал Толька.
Затем тщательно закрыл все окна, вылез из тамбурного окна и закрыл его с наружной стороны. Потом направился к своему вагончику.
Каштан и Эрнест, как всегда, усердно занимались. Не люди, а ангелы. Прежде чем взяться за учебник, Толька до предела спустил оконное стекло, чтобы иметь на крайний случай лазейку.
— Все баклуши бьешь? — строго спросил его Каштан.
— Не баклуши бью, а культурно развлекаюсь.
— Садись, обормот, за учебники, садись. Не понимаю, как экзамены в вуз сдавать будешь?
Как когда-то Дмитрий Янаков настойчиво заставлял Каштана учиться, так теперь и он, Каштан, заставлял учиться Тольку.
Толька уступил настойчивости бригадира и осенью собирался поступать в вуз на инженера-транспортника, заочно, как и Каштан.
Вскоре в дверь постучали.
— Ворвитесь! — крикнул Толька и метнул взгляд на свою лазейку.
Но его опасения оказались преждевременными. К ним пожаловал Иннокентий Кузьмич Гроза. Он поздоровался, сел.
Иннокентий Кузьмич зашел на минуту: нужна была подпись бригадира под соцобязательством. Уже вставая, подмигнул Тольке:
— Что, угомонился наконец?
— В каком смысле? — не понял он.
— Ну, девчат перестал задирать, как в Сибири?
— Запомнили…
— Как же не запомнить? Ведь буквально осаждали меня: извел Груздев, помогите! Чем они тебе так досадили?
— Я теперь самостоятельный, — не моргнув глазом ответил Толька. — Детство, понимаете ли, играло. Как и следовало ожидать, прошло. Взрослею! Восемнадцать скоро будет.
— Перебесился, значит? Пора, пора. Вот только уж больно ты речистый!
— Да, поговорить, надо отметить, я не прочь. Таким уж мама родила.
И в эту минуту за окном раздались возбужденные голоса.
В дверь не вошли, а вломились соседки путеукладчиков. Одна из них держала в руке толстый кусок шланга.
— А! И товарищ начальник здесь! Вот и хорошо.
— Здравствуйте! — крикнула та, которая была со шлангом.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал Толька. — Проходите, присаживайтесь.
Гвалт поднялся невообразимый. Толька с удивлением оглядел девчат: что такое, мол, случилось? Иннокентий Кузьмич попросил, чтобы говорил кто-нибудь один, а то ничего невозможно понять. Толька, как бы невзначай, перешел к открытому окну.
— Там такая вонища, такая вонища! — кричала девушка со шлангом. — А хорька нам этот ненормальный Груздев подсунул, больше некому! Мы точно знаем, потому что он сегодня на работе его поймал!..
— Кого подсунул?.. — не понял начальник управления.
— Хорька! Такого вонючего!
Иннокентий Кузьмич как бы поперхнулся, потом сделал строгое лицо, глянул на Тольку:
— Ну, держи ответ, Груздев.
— Какая чепуха! Какая гнусная чепуха! — с возмущением сказал Толька. — Я развлекался в клубе после трудового дня, потом пришел сюда, чтобы продолжить свое образование. Хорек, очевидно, сам забрался к вам в вагончик, девчата! За действия этого несознательного зверя я, знаете, отвечать не могу.
— Из сотни вагончиков он почему-то только наш выбрал!.. Девочки, да что с ним разговаривать! Отлупим!..
Оттолкнув Иннокентия Кузьмича, девичья орава полезла на Тольку.
— Опомнитесь! Настоящий преступник где-то сидит и хихикает! — крикнул Толька и с необыкновенным проворством вылез в окно.
Гравий больно впился ему в ноги. Только теперь он обнаружил, что выскочил в одних носках. Скрываться бегством было невозможно, пришлось залезть под вагончик.
Но его никто не собирался преследовать.
— Убежал — значит, он! — послышалось сверху.
— Это не доказательство! — крикнул из-под вагончика Толька. — Чисто женская логика!
— У нас один такой на стройке, всех девушек терроризирует!
— Примите меры, Иннокентий Кузьмич!
Ноги сводила ледяная вода. Он вспомнил, что вся обувь стоит в тамбуре, и с великой осторожностью вылез из своего укрытия.
Дверь вагончика была распахнута, и в тамбур падал яркий квадрат света. Только он поставил на ступеньку ногу, в дверях появился начальник управления. Он не то сморщился, не то улыбнулся. Обернувшись, громко сказал:
— Хорошо, хорошо, девчата, я приму к Груздеву строжайшие меры! — И с этими словами захлопнул дверь, придавив ее спиною. — И вправду ведь отлупят… Беги!
— Так я ж босой…
— А!.. Тогда лезь на крышу. Да живее же! Обожди, подсажу…
IV
Из Москвы ехали уже несколько дней. За окном мелькала забайкальская тайга. Стволы мачтовых сосен, кедрачей и пихт при быстрой езде образовывали бесконечный, без просвета, бревенчатый бастион.
В штабном вагоне сутолока. Входят с делом и без дела. И все к Дмитрию Янакову:
— Командир, среди эстонцев есть неплохие плотники. Сколачивается бригада.
— Добро, Индрек. Подготовь список, покажи представителю управления… Кажется, стоящая идея, комиссар. — Дмитрий повернулся к Любе, комиссару. Она проверяла перед выпуском листок «Комсомольского прожектора». — Здесь же, в пути, сколотить бригады, чтобы не заниматься этим в Дивном. Как?
— Недурно. У тебя светлая голова в прямом и переносном смысле. Сейчас же набросаю текст и объявлю по радио.