Голые среди волков
Шрифт:
Несколько дней спустя Шюпп, взволнованный, прибежал к Кремеру. В регистрационной книге коменданта он случайно прочел запись о расстреле Эрнста Тельмана.
Кремер долго смотрел на дымовую трубу. В ту ночь ему не спалось, он не мог оторвать глаз от алого пламени, полыхавшего в черном небе. И вот теперь это же пламя снова жгло его сердце. Кремер знал, почему цвет его знамени был алым.
Подойдя к деревянным ступенькам, ведущим в канцелярию, он услышал в громкоговорителе голос Шюппа, разносившийся по всему лагерю:
– Внимание! Проверка линии!
Помедлив у лестницы, Кремер улыбнулся.
После разговора с Кремером Шюпп перекинул через плечо ремень ящика с инструментами и,
Удостоверение Шюппа открывало ему доступ всюду. То здесь, то там требовалось что-нибудь исправить, и Шюпп с удивительной ловкостью сумел сделаться незаменимым. Он знал, что его простодушное лицо и находчивость располагают к нему людей, и пользовался этим. Он вытянулся в струнку перед Райнеботом и на грубый окрик: «Чего надо?» – с невинным видом ответил:
– Придется опять проверить линию, господин комендант, несколько динамиков неисправны.
Райнебот, читавший что-то за письменным столом, лениво процедил:
– Наверно, сами чего-нибудь напортачили, а?
С детским изумлением на лице Шюпп возразил:
– И вовсе я не портачил, господин комендант. Проволока теперь такая хрупкая, что провода то и дело рвутся: ведь материал-то военного времени!
– Хватит болтать! Протявкайте, что надо, в микрофон и проваливайте!
Это означало, что Шюппу разрешили привести в действие лагерную радиосеть.
– Так точно, господин писарь.
По его покорному выражению лица нельзя было сказать, что, отворачиваясь, он думал: «Если бы ты, болван эдакий, только знал, что бы я мог с тобой сделать…»
Он подошел и включил радиопередатчик. В проводах загудело. Шюпп подул в микрофон и откашлялся.
– Внимание, проверка линии! Внимание, проверка линии! Даю пробу: три, три, четыре, четыре, пять, пять… восемь. Повторяю: три, три, четыре, четыре, пять, пять… восемь.
Голос Шюппа был услышан во всех бараках; в оптической мастерской на миг подняли глаза от работы Кодичек и Прибула. В офицерской столовой внимательно слушал голос электрика повар-француз Анри Риоман. Три, четыре, пять – это были цифры ключа и вместе с тем условные номера отдельных членов ИЛКа. Их извещали, что сегодня в восемь часов вечера они должны явиться в известное им место. Риоман стал сосредоточенно помешивать в кастрюле. Прибула и Кодичек многозначительно переглянулись. Очевидно, произошло что-то особенное.
– Проверка линии окончена. Проверка линии окончена.
Шюпп выключил установку, Райнебот, слушавший лишь краем уха, насмешливо заметил:
– До трех, слава богу, вы еще способны считать!
– Так точно, господин комендант, настолько меня хватает.
Сияя, он вытаращил глаза на щеголеватого юнца, который со скучающим видом кивнул ему, приказывая удалиться.
Довольный, Шюпп возвратился в мастерскую.
Незадолго до восьми Бохов отправился к условленному месту встречи. Было холодно и темно. Между бараками изредка появлялись одиночные фигуры. В тамбурах затемненных бараков стояли курильщики, прикрывая сигареты ладонью. Только на длинной дороге, ведущей от аппельплаца к лазарету, было оживленно. Заключенные шли в амбулаторию или возвращались оттуда, торопясь в свои бараки. Рядом с лазаретом находился барак, служивший складом для соломенных тюфяков и больничного инвентаря. Бохов вошел туда. Двое санитаров при свете тусклой электрической лампочки, казалось, были заняты набивкой тюфяков. Когда вошел Бохов, они прервали работу и сдвинули в сторону большой ворох соломы. В грубо сколоченном полу была аккуратно перепилена половица. Бохов приподнял ее и протиснулся в узкую щель. Санитары тотчас передвинули солому на прежнее место. Под бараком был
Члены ИЛКа, сидевшие на корточках вокруг свечи, прервали разговор, поджидая Бохова. Он подсел к ним, прислушался к спору, который завел поляк Йозеф Прибула. Весть о том, что фашисты оставили город Майнц, со всей очевидностью показывала: американцы расширяли предмостное укрепление у Ремагена и продвигались дальше. Добрая весть! И Прибула от избытка чувств бил кулаком по ладони.
– Скоро и мы ударить!
Но его чрезмерная уверенность вызвала возражения. Кодичек что-то недовольно ворчал, а ван Дален хлопнул Прибулу по плечу.
– Ты очень дельный малый, – сказал он, растягивая немецкие слова, – но очень нетерпеливый.
Добродушное лицо голландского боксера бороздили глубокие морщины. Могучие, густые брови нависали над светло-голубыми глазами подобно двум темным церковным аркам.
Прибула, самый молодой среди них, был и вправду самым нетерпеливым. Ему всегда казалось, что события развиваются слишком медленно.
– Очень нетерпеливый, – повторил ван Дален и, как наставник, предостерегающе поднял указательный палец.
Богорский, положив руку на колено поляку, рассказал о том, что он узнал от приехавших из Освенцима.
– Ударить? Скоро?
Богорский с сомнением покачал головой и нагнулся вперед, так что свеча, призрачно осветив его лицо, проложила на лбу резкие тени.
– Из трех тысяч человек только восемьсот добрались до Бухенвальда, – подчеркнул он.
– Эвакуация – это всегда смерть, – добавил Богорский, резко взмахнув рукой. По потолку метнулась его увеличенная тень.
Все поняли, почему Богорский заговорил об этом. Риоман отбросил кусок известки, который он рассеянно перекатывал из ладони в ладонь. Только Прибула не желал понять Богорского.
– Я говорить, мы не ждать, пока фашисты гнать нас из лагерь. Я говорить, мы пробивать забор и бежать к американцам.
Бохов недовольно засопел, а Богорский покачал головой.
– Нехарашо, – произнес он по-русски. – Американцы еще далеко. Очень далеко. Мы должны отложить или… извините, как это правильнее? – Он вопросительно посмотрел вокруг.
– Выждать, – выручил его Бохов.
– Харашо, выждать. – Богорский поблагодарил улыбкой и продолжал развивать свою мысль: – Мы должны каждый день знать, где проходит фронт. И постоянно следить, где американцы, и что делают фашисты. Когда американцы приехать, не будем держать эсэс в казармах. Забрать эсэс и оружие, и сбежать через забор.
Прибула повернулся и спросил:
– С два-три пистолет, который у нас есть?
Прежде чем Богорский успел ответить, заговорил Риоман. Сопровождая свои слова выразительными жестами, он стал доказывать неукротимому поляку, что тот не прав.
– Ты сам говорить, у нас почти нет пистолё. Как же ты хочешь делать восстань с два-три пистолё? Это ведь… – Он щелкнул пальцами, не находя нужного немецкого выражения. – Это ведь нонсенс.
И тут все, перебивая друг друга, накинулись на Прибулу, хотя говорить приходилось шепотом. Ему разъясняли, что преждевременное выступление может привести к гибели всего лагеря. Но Прибулу не так просто было переубедить. Он молча выслушивал их аргументы, а меж бровей у него залегла негодующая складка. Ван Дален примирительно похлопал Прибулу по плечу: все-таки следует понять, что нельзя легкомысленно ставить на карту жизнь пятидесяти тысяч человек.