Голые среди волков
Шрифт:
Бохову пришлось успокаивать спорщиков.
– Не горячитесь! – уговаривал он их. – Именно сейчас мы должны сохранить трезвую голову. – Он уперся руками в колени и выпрямился. – Есть еще одно дело. Только мне неясно, как нам следует поступить.
Товарищи насторожились, и он сообщил о санитарной команде, высказав тут же свои сомнения. Богорский покачал головой.
– Ну, харашо, – сказал он. – Они нас ищут, ищут уже давно и еще не нашли. Если найдут – с ловушкой или без ловушки – все равно… Понимаете? Я говорю, не надо бояться. Я говорю, нужна большая осторожность, и
С трудом подбирая немецкие слова, он рассуждал, что совершенно безразлично, безобидна ли затея с санитарной командой или скрывает ловушку. Главное здесь – возможность наблюдать за чертой лагеря. Команда будет бродить повсюду: у казарм, у гаражей, у интендантских складов…
Бохов прервал его:
– Может быть, эсэсовцы как раз и хотят заманить команду туда. Что, если они потом посадят одного из товарищей, а то и всех шестнадцать? В карцере их будут обрабатывать до тех пор, пока они не скажут, кому сообщают о своих наблюдениях. Ведь эсэсовцам достаточно «дожать» только одного, чтобы выведать связь с организацией.
– Нет, нет, нет! – сказал упрямо Богорский. – Не с организацией, вовсе не с организацией!
Он предложил установить связь между ним лично и каким-нибудь товарищем из санитарной команды. Но Бохов тоже заупрямился.
– А если тебя выдадут?
Богорский улыбнулся.
– Тогда умрет не аппарат, а один я!
Против этого восстали все и подняли шум. Богорский рассердился. Опасность есть всегда, сказал он. Разве не опасно сидеть здесь и совещаться? Не опасно было создавать такую разветвленную сеть Сопротивления с интернациональными группами? Разве не опасно хранить оружие?
– Мы поклялись молчать и умереть, и я хочу сдержать клятву, – сказал Богорский.
– Смысл клятвы не только в этом, – возразил Бохов.
– Разве можно рассчитывать на кого-нибудь еще? – спросил Богорский.
– Можно, – ответил Бохов и рассказал товарищам о предложении Кремера.
Чем больше Бохов обдумывал это предложение, тем более приемлемым находил его. Остальные товарищи тоже оценили идею Кремера: новых связей устанавливать не придется, а Бохов и без того поддерживал со старостой постоянный контакт. Даже Богорский отказался от своего плана. Он поднял руки и улыбнулся.
– Ну что ж, как говорится, я давать себя убедить…
Совещание длилось менее получаса. Его участники поодиночке, незаметно покинули место встречи и разошлись по баракам.
Кремер как раз собирался идти в лазарет, чтобы сформировать из санитаров команду, когда к нему явился Бохов. Долгого разговора не потребовалось. Бохов сообщил Кремеру, что товарищи согласились с его предложением. Кремер возьмет на себя руководство санитарной командой. Они обсудили, кого из санитаров выбрать. Тут нужны надежные, испытанные товарищи.
Чуть позже Кремер отправился в лазарет. В длинном коридоре амбулатории толпились больные. Кремер протиснулся в перевязочную. Здесь кипела работа. Больных впускали по десять человек. От кислого запаха ихтиола и зловония, распространявшегося от всевозможных нарывов, было почти невозможно дышать. Санитары в изношенных
– Готово, следующий!
Следующий, уже успев спустить штаны, с безмолвной мольбой показал санитару черно-синюю флегмону на тощей ляжке. Его отделили от прочих, и он, придерживая рукой сползавшие штаны, заковылял к тем, кто уже ждал очереди у операционного стола.
Оперировал старший санитар Эрих Кён, коммунист, в прошлом актер. У него не было времени даже взглянуть в лицо больного, которого клали на операционный стол – деревянный помост с черной клеенчатой подушкой. Кён видел только нарывы и опухоли, и, пока его ассистенты накладывали эфирную маску, он прикидывал взглядом продольные и поперечные разрезы, которые ему предстояло сделать, и вот его скальпель уже врезался в больную ткань. Большими пальцами обеих рук он выдавливал гной и очищал рану. Ассистент, стоя наготове с ихтиолом и бинтом, тут же накладывал повязку.
Другой ассистент приподнимал оперированного и, усадив его, быстро приводил в чувство парой крепких затрещин по правой и левой щеке. (Не обижайся, приятель, нам некогда ждать, пока ты очухаешься!)
Еще оглушенный эфиром, пациент после такого подбадривания сползал со стола и, ничего не соображая, тащился к скамье у стены. Здесь можно было посидеть вместе с другими, прошедшими такую же процедуру, и поклевать носом, пока не выветрится наркоз. Никому до них больше не было дела. Лишь время от времени один из санитаров поглядывал на скамью.
– Ну как, очухался? Ступай, освободи место!
Кремер скрепя сердце наблюдал за происходящим. Охотно и покорно больные ложились на стол. Жадно вдыхали наркоз. Для них важно было, чтобы сон обогнал нож… Девятнадцать… двадцать, двадцать од… Многие вдруг издавали стон – нож опережал наркоз.
Кён, не отвлекаясь от работы, кивнул Кремеру, когда тот вошел, хотя сразу понял, что староста лагеря хочет с ним поговорить. Проделав еще три операции, Кён закончил прием. Он прошел с Кремером в комнату санитаров и вымыл руки. Кремер, все еще под впечатлением увиденного, сказал:
– Как ты только справляешься…
Вытирая руки, Кён присел на скамью к Кремеру и усмехнулся с видом бывалого хирурга.
– М-да, так вот и справляюсь… – Больной желудком, он несколько лет назад попал в лазарет, там санитары понемногу отходили его, и… он остался с ними. Со временем из него вышло что-то вроде полумедика, и мало-помалу, в силу необходимости, он усвоил хирургические приемы. Теперь он резал, как заправский врач. – М-да, так вот и справляемся!
В его тоне прозвучала нотка тщеславия.