Голые среди волков
Шрифт:
– Не надо плакать, брат, – без конца твердил он. – Поверь мне, мы лучше сумеем защитить маленького Стефана.
Янковский мотал головой. Вид у него был жалкий. Серую «зебровую» шапку он от холода натянул на уши, она сползла ему на глаза, штаны и куртка, слишком большие, болтались на нем, на голых ногах еле держались бесформенные деревянные башмаки. Длинным обтрепанным рукавом Янковский вытирал слезы. Исстрадавшееся, несчастное существо. У него хватало сил только на то, чтобы смиренно просить:
– Отдайте его мне,
Он хотел броситься перед Кропинским на колени, но тот, схватив его за локти, встряхнул, словно этим можно было его вразумить.
– Не плачь, брат, не плачь! – повторял Кропинский. – Ну чего плачешь? Ведь ты даже не отец ему.
Янковский возмутился:
– Я больше, чем отец!
В порыве чувств Кропинский прижал несчастного к себе и поцеловал.
– Ступай, брат, да хранит тебя пресвятая Матерь Божия!
Но Янковский, вцепившись в Кропинского, не желал уходить. Кропинский едва выносил эту муку. Он вновь и вновь прижимал к себе одинокого горемыку, потом оторвал его от себя и быстро зашагал прочь.
– Брат, брат! – кричал ему вслед Янковский, но тот не обернулся. Янковский, бессильно уронив руки, тихонько застонал, а блоковый староста, увидев поляка вне строя, накинулся на него:
– Черт бы тебя побрал! Чего ты тут бродишь! Убирайся на место, живо!
Янковский покорно вернулся в свой ряд и, согнувшись от горя, поплелся вместе с длинной колонной на аппельплац. Здесь опять поднялись шум и крик. Наконец Райнебот, пересчитав колонну, построил ее, затем ворота раскрылись, и серая тысяченожка медленно поползла из лагеря.
В суете отправки этапа Кремер забыл о ребенке. Теперь же, когда жалкое шествие двигалось мимо него, он, заметив в рядах заключенного с мешком на спине, подумал: «Не этот ли?»
Но это не был польский еврей Захарий Янковский. Тот, шатаясь, брел без багажа к неведомой следующей остановке.
Итак, все было кончено! Того, что Гефель сделал, уже нельзя было поправить, он это понимал, но пути назад не было.
Пока транспорт не покинул лагерь, Пиппиг избегал встречи с Гефелем, но был наготове на случай, если Гефель передумает в последнюю минуту.
Гефель же больше не думал об этом, он сидел в канцелярии и ждал. Ждал…
Пиппиг меж тем вздохнул с облегчением. Все в порядке, ребенок спасен. Дело ясное! Пиппиг ликовал. Такую ловкую шутку удалось сыграть! Но с кем? С эсэсовцами? С несчастным польским евреем Янковским? С жизнью? С судьбой?.. Слишком сложные вопросы! Он не стал ломать себе голову, а только радовался, что удалось заполучить «милого котеночка».
А Кропинский? После своего побега от Янковского тот сидел в углу, держа мальчика на коленях, и тихо-тихо напевал ему песни родины.
Гефель подал Цвайлингу вещевой список.
– Кстати, насчет моли, – сказал Цвайлинг. – Она должна была отправиться с этапом, не так ли?
Он высунул
– Так точно, гауптшарфюрер!
– А теперь вы должны помалкивать, и другие тоже.
– Так точно, гауптшарфюрер!
Цвайлинг скривился.
– «Так точно, так точно!» – передразнил он. – Нечего нам притворяться друг перед другом. Через неделю-другую американцы будут здесь, и тогда вы возьмете свою моль на руки и скажете американцам: «Вот этим мы обязаны нашему гауптшарфюреру…»
– Так точно, гауптшарфюрер! – с трудом выдавил из себя Гефель.
Цвайлинг отбросил дружеский тон.
– Ну что вы заладили свое «так точно»! В конце концов, это безумие, что я… Если история выплывет, все вы загремите в карцер. Мне-то ничего не будет. Надеюсь, это вам ясно?
– Так точно!
Цвайлинг проигнорировал непроницаемость Гефеля:
– Вы что думали, я дам вам попасться?
Гефель больше не мог уклоняться от вопроса и неохотно ответил:
– Это было очень благородно с вашей стороны, гауптшарфюрер.
– Не так ли? – Цвайлинг облизнул губы. – Надеюсь, вы не забудете об этом.
– Да, гауптшарфюрер…
Этот разговор заставил Гефеля почувствовать отвращение, но что ему оставалось отвечать? Внезапно ему стало противно и от самого себя, а это дело с ребенком казалось теперь грязной сделкой.
Цвайлинг откинулся в кресле со словами:
– Стало быть, скажите своим, чтоб держали язык за зубами.
– Так точно, гауптшарфюрер!
Пиппиг принес мальчику чашку жидкого кофе, куда добавил несколько ложек свекольного сока. Малыш сделал глоток и отодвинул чашку.
– Мне это тоже не понравилось бы, – озабоченно вздохнул Пиппиг.
– Что же мы давать для малютка? – Кропинский беспомощно пожал плечами. – У него такие тонкие ручки, такие тонкие ножки!..
Пиппиг ощупал худенькое тельце.
– Н-да, в чем только душа держится!
– Малютка надо иметь хлеб, белый хлеб, и сахар, и молоко.
Пиппиг рассмеялся.
– Молоко? Ты что, Мариан! Не могу же я кормить его грудью.
Кропинский озабоченно покачал головой. Пиппиг потер стриженый затылок и вдруг выпалил:
– Ну ясно! Малышу нужно молоко.
– Откуда ты взять?
Но у Пиппига, по-видимому, уже возник план, а если он на что-либо решался, то без колебаний.
– Пиппиг-цыпик, не тужи и себя покажи! – задорно произнес он, подсел к ребенку и ласково потрепал его ручонки. – Вот увидишь, мой маленький, завтра дядя Пиппиг пойдет на большой луг, там много коров, и они делают «му-у»… – Мальчик улыбнулся. Пиппиг, обрадовавшись, взял его личико в ладони. – Ты еще научишься у нас смеяться, малыш! – И, хитро подмигнув недоумевающему Кропинскому, ткнул его пальцем в плечо. – А ты завтра покормишь его грудью, понятно?