Гомер
Шрифт:
Гомера хотелось видеть в нем [333] предшественника христианства, и он выдвигал тексты,
в которых ставилась судьба выше богов, да еще судьба эта персонифицировалась.
Получался действительно какой-то монотеизм, в сравнении с которым знаменитый
гомеровский политеизм уже получал второстепенное значение. Текстов этого рода у
Гомера достаточно. Другие, наоборот, выдвигали на первый план значение олимпийских
богов и старались всячески подчинить судьбу этим богам, для чего тоже
Гомера соответствующие тексты; и надо сказать, что этих текстов тоже немало. Были и
промежуточные оценки Гомера. Подойдем к этому вопросу только строго исторически или
точнее социально-исторически. Невозможно приносить одни тексты из Гомера в жертву
другим. Весь этот разнобой есть не что иное, как отражение самых разнообразных
ступеней исторического развития. У Гомера в основном ретроспективно-резюмирующий
взгляд на всю общинно-родовую формацию. Он смотрит на нее как бы извне; и для него
все ее периоды имеют одинаково интересное значение, потому что все эти периоды он
рассматривает со своей собственной и единственной точки зрения, с точки зрения
человека восходящей цивилизации. Поэтому не будет ничего удивительного и в том, если
преобладание судьбы над богами мы отнесем к древним, еще хтоническим, еще
доолимпийским временам, ко временам, может быть, еще и матриархата. Тексты, в
которых веление судьбы совпадает с волей богов, отражают собою гораздо более поздний
период, когда судьба уже не имела столь подавляющего значения. Наконец, тексты с
подчинением судьбы богам представляют собою результат новейшей для Гомера
цивилизации, когда возросшая власть человека над природой уже давала возможность
чувствовать себя свободнее перед непонятными и могущественными силами природы.
а) Судьба выше богов. Это понимание судьбы наиболее древнее, и у Гомера оно
представлено достаточно ярко. Но и в этом понимании тоже были свои собственные
периоды развития. И если бы мы захотели из этого древнего понимания взять наиболее
древний период, то мы столкнулись бы не только с безличной, непонятной и всемогущей
судьбой, но еще и с тою судьбой, которая действует мгновенно, неожиданно, внезапно и
которая, неизвестно откуда и неизвестно как, сразу создает непоправимую, катастрофу.
В сознании человека даже не успевает возникнуть какого-нибудь образа богини судьбы,
и никакого образа богини судьбы на этой стадии даже и вообще не мыслится.
Попадается несколько раз (Ил., V, 83, XVI, 334, XX, 477)
на поле битвы: «глаза быстро смежила багровая смерть с многомощной судьбою». Другое
выражение (Ил., XVII, 478, 672, XXII, 436, 303) – «смерть и судьба его нынче настигли» (в
последнем из приведенных текстов отсутствует «смерть»). Подобное же [334] выражение
– «жребий смерти нежданно его здесь постигнет» (Од., II, 100, III, 238, XIX, 145, XXIV,
135). Умирающий Патрокл среди своих убийц, куда относятся также Аполлон, Евфорб и
Гектор, называет и судьбу (Ил., XVI, 849). Судьба может и «оковать» человека (IV, 517) и
«окутать» его (XII, 116).
Уже последние два текста переходят к более общему представлению о судьбе, не
только в смысле внезапной катастрофы. Другие тексты дают это обобщенное
представление о судьбе более определенно. Умирающий Патрокл, предрекая близкую
гибель Гектора, говорит, что последнему предстоит «смерть и могучая судьба» (XVI, 853,
ср. XXIV, 132). Прощаясь с Андромахой, Гектор говорит, что судьбы не избегнет ни один
муж (VI, 488). Ликаона тоже ожидает смерть и могучая судьба (XXI, 110).
Сюда же относятся многочисленные места из Гомера, где греческое слово moira –
«судьба» употребляется не столько в мифологическом смысле, сколько в общежизненном,
повседневном и нарицательном смысле слова. Когда, например, говорится вместо смерти о
жребии жизни (IV, 170), или о смерти как об «общей судьбе» (XVIII, 120), или о смерти
как о «судьбе» вообще (Од., XXI, 24), то во всех таких случаях мыслится уже обобщенное
представление о судьбе как о жизненной катастрофе вообще, и о внезапности уже нет
речи.
Это представление о мойре-судьбе, по-видимому, достигает даже
персонифицированного образа, хотя и редко. Ахиллу при рождении судьба выпряла всю
его жизнь (Ил., XX, 127 сл.). Гекуба говорит о Гекторе, что его судьбу выпряла «мощная
Мойра» (XXIV, 209 сл.). Поскольку прясть может только человек, то судьба здесь
мыслится, по-видимому, антропоморфно. Зевс, Мойра и Эринния ослепили Агамемнону
ум (XIX, 87) – тоже явная персонификация Мойры. В одном месте говорится также и о
нескольких Мойрах (XXIV, 49) и даже о нескольких Клофо (Од., VII, 197 сл., где с этими
Клофо выступает также и Айса – судьба, прядущие нить жизни Одиссея).
Преобладание судьбы над богами у Гомера особенно ярко проявляется там, где боги
трактуются просто как выполнители ее воли. Общеизвестно, что судьбу Гектора и