Гомицидомания
Шрифт:
— Прости. В дурке иначе горло перегрызут, если не говорить ласково… если не соглашаться.
— Я понимаю, все хорошо. Я бы не стал терпеть это, если бы не полюбил тебя. Убил бы.
— Как?
— Так, чтобы было больше крови. Зубами бы, — усмехнулся Ян, — перегрыз артерию на шее. Как ни банально.
— Очень мило.
— Не переживай, я такого не сделаю. Наоборот, я скорее подставлю свою шею для твоих зубов. Ну, уже доктор спешит. Иди, не то снова санитарки шептаться о тебе будут.
— Обо мне какие-то сплетни ходят? —
— Разумеется. Медсестры и санитарки часто говорят о твоих 'похождениях' ко мне. Плетут все, даже говорили, что кто-то видел, как мы занимались сексом. Похвалили мой член. Сказали, двадцать плюс. Про член-то правда, а вот тебя под собой не помню.
Я неловко заглянула в книгу.
Глава 3. Грядущие бомбы над головой
Ты же читала новости, Милка! Он убивает всех просто так. Нелюдь!
Мое солнце, ты выглядишь сказочно. Наверное, я влюблён в твоё существо.
Глава третья.
Я не стала дожидаться доктора Милоша; ушла скрытно назад, ближе к палате Мины Лютич. Та с угрюмым лицом грызла большой палец. Стоило внимательнее приглядеться, я увидела, насколько она была жестока к себе и ненормальна: под кровью выступала фаланговая кость.
— «Нужно ей зубы вырвать, больше пользы будет», — подумала я. — Мина, может, тебе принести палку?
— Зачем?
— Ты же как собака. Зачем грызть свои руки, если можно попросить палку?
— О-о, не-ет, Радмила, я есть львица. — Она показательно рыкнула, оскалив красные зубы. — И первой, кого я покараю, будешь ты-ы.
— Ясно. А как же дружба? Интересно, все дурики так растягивают гласные?
— М-м, — она коротко задумалась, вновь оторвав зубами кусок плоти. Ниточка мышцы растянулась, совсем эластичная, и порвалась. Мне это действо отдалось вдоль по позвоночному столбу, как ток по проводам. Словно откусила она мое мясо на пальцах, а не своё. Я задумалась о вкусе.
— Да, Мила, прости мою грубость. Разум туманный, наверное, из-за конца света.
— Все нормально, Мина. Хочешь, я обработаю твои руки?
Девушка впервые взглянула на то, что сотворила с руками. Я видела в ее серых стеклянных глазах рождение сочувствия и эфемерного осознания, это почудилось мне занятным зрелищем: словно человек, спустя годы слепоты, увидел мир и своё уродство в зеркале. Мина Лютич расплакалась и обняла свои руки, что-то зашептала, чтобы замолить грех кровожадности перед телом, точно наконец осознала его мимолетность и способность к разрушению. Я злорадствовала, что мой разум оставался чистым, наблюдая за Миной. Я не была хорошим человеком.
— Да, пожалуйста… — взглянула она на меня жалобно. — Только не зови тех уродов-санитаров, они больно связывают, а потом, когда ты уходишь, глумятся надо мной. Трогают.
— Хорошо. — Я завязала волосы в пучок, наученная опытом общения с острыми шизофрениками: дважды мне вырывали волосы. На теменной области черепа у меня осталась лысая брешь с монету. Также взяла бечевку и отворила дверь. Я уже достаточно выучила ее поведенческие особенности, чтобы спокойно войти в изолятор. Мне известно, что иногда — крайне редко — она возвращает себе возможность мыслить, как здоровый человек. Одной мне было строго запрещено входить к Мине, но я отчего-то посочувствовала ей сегодня, одиннадцатого декабря, и зашла одна. — Руки, Мина. Я несильно.
Связав запястья, я начала методично заливать раны антисептическим раствором и накладывать бинты с синтомицином. Мина стесненно глядела из-под челки. Она мило улыбнулась мне, спросив:
— Ты хочешь детей?
— К чему вопрос, Мина?
— Ты бы была хорошей матерью. У тебя руки мягкие, как у моей.
— Ты ведь ее задушила.
— Мама сказала, что календарь Майя неверный, и что я дура. Мне стало обидно, ведь я хотела ее уберечь. Не хотела, чтобы она заживо сгорела. Лучше пусть умрет от моей руки, от ее творения, чем от конца света. Я ее не убила, а спасла, понимаешь? Это жест доброй воли, а не ненависть!
— Как благородно. Почему ты так веришь в этот календарь?
— Потому что древняя цивилизация Майя предсказывала будущее. Всегда верно. Это моя религия, и я не могу ей не верить. Только верующие праведники останутся жить, Мила. Пойдём со мной? Я хочу, чтобы ты вместе со мной сохранила жизнь и наполнила новую Землю детьми, как когда-то Ева. Мы станем новым началом.
— Я подумаю, Мин, подумаю. Как пальцы? Не больно?
— Уже нет, спасибо.
— Ну, тогда я пойду. Санитаров отчитаю. Трогать не будут, обещаю. Ты поэтому одного чуть не расчленила?
— Да, Никола сунул пальцы в меня.
— Поделом.
— Да, я свершила месть. Приходи ещё, я буду ждать, Радмила!
— Хорошо, не грызи пальцы, они сейчас горькие от мази.
Мина лишь кивнула в ответ, прощаясь. Я же покинула палату с мягкими стенами из поролона и ушла к психиатру, — тому самому доктору Милошу Петич. Он был низким одутловатым мужчиной с орлиным носом, чуть брюзгливым периодами, но довольно мягкосердечным и смешливым. От его пошлых шуток я долго хихикала, когда шаталась по лечебнице. Он напоминал мне моего деда по отцу — возможно даже стал родным, я его полюбила, ведь он и сам относился ко мне, как ко внучке.
— Утро доброе, Милка! — он называл меня так, потому что ассоциировал с фиолетовой шоколадкой.
— Привет, деда, — улыбнулась я. Это панибратство между нами было шуткой, и так мы себя вели только наедине, в его кабинете.
— Костич говорит, что ты заходила.
— Да, я пришла раньше, было время поболтать.
— Он рассказывал, что влюблён. Удивительный феномен для него. Но ты будь аккуратна, хорошо?
— Само собой. Что-то случилось за ночь?
— Да, — хмуро кивнул доктор Милош, — Анна-Мария проткнула себе горло карандашом.