Гомицидомания
Шрифт:
— Ты ранен?
— Нет, ты меня вылечила своим сиянием, мое солнце.
— Пошли, — я протянула ему руку, — пойдёшь в душ. Давно ведь сам не мылся?
— Да, как попал в дурку. Санитары скребут спину какой-то наждачкой, это малость неприятно.
— Ну да, они специально так. Глумятся.
— Нет, неприятно то, что меня мыли мужчины.
— А, — удивилась я, — да, действительно. Ты голоден?
— Самую малость. Хочешь меня покормить? — он снова мне улыбнулся. — Корми, я весь твой. Сегодня и всегда.
В
— Как только начнёшь чувствовать ноги и руки можешь добавить тёплой воды. Сразу не надо, это вредно, ты как кусок айсберга.
— Хорошо. Не хочешь остаться со мной?
— Нет, я пойду согрею суп.
Он молча согласился и потянулся к гелю для душа. Прочитал этикетку, гласящую о чарующем аромате яблок и вишни, а затем увидел 'опасную' бритву на стиральной машине. Спросил:
— Можно?
— Забирай, у меня есть ещё одна. Новое лезвие в той коробочке справа у зеркала, бери.
— Спасибо, мое солнце.
Я не знаю, почему приняла его. Не знаю, как смогла видеть в нем человека. Он так обыденно говорил об убийстве… Кто же я? Сообщник? Жертва? Наблюдатель?
Убийца. Одно точно. Сегодня в полночь я убила нескольких человек, не своими руками, — его, но убила однозначно. Наверное, я должна пойти и сдаться с потрохами? Или хотя бы заплакать, дать умершим панихиду моего сожаления. Вряд ли бы меня приняли на их отпевании у смертного одра.
Я согрела суп с макаронами, достала немного конфет: помнится, Ян говорил, что любит мятные леденцы. Я слышала его голос за дверью — мелодичный, всегда хриплый и чуть высокий — он пел английскую песню. Его акцент был довольно правильный, достоверный.
У меня почти не было мужской одежды, лишь пара отцовских белых рубашек, серые классические брюки и красный тренч унисекс. Тренч ему явно понравился бы. Ян высокий, при моём росте в сто восемьдесят три сантиметра он на полторы головы выше. Предполагаю, что одежда отца ему подойдёт. Мой папа тоже высокий.
С тяжелыми кулаками.
Ян вышел из душа, такой же чистый, каким я его привыкла видеть. Видимо, он нашёл в комоде мою коллекцию огромных футболок и надел самую красную из всех: хлопковую, с убийцей из "Техасской резни бензопилой". На ноги он натянул мои пижамные брюки белого цвета и с пятном от масла. Длинные волосы, которые ранее достигали поясницы, он обрубил по кадык. На шее, как всегда, чёрно-красная тату улыбающегося висельника. Наверное, именно так он себя и чувствовал глубоко внутри — убитым.
— Извини, я долго, — виновато улыбнулся он, сев рядом за стол. Я только протянула ему ложку и чашку зеленого чая. Он принялся ужинать. Кайне запоздало.
— Давай посмотрим что-нибудь? — спросил Ян, вкушая кубик мяса. — Я часто перед сном на фон включаю фильмы или
— Странно звучит: маньяк, смотрящий ролики про других маньяков.
— Набираюсь опыта, — пошутил парень. — Я рад, что твоя доброта не только вынужденная мера в стенах дурки. Что ты впустила меня, благодарю тебя, мое солнце.
— Я все ещё не понимаю, кто ты.
— Я тоже.
На том и умолкли. Он ел и стучал ложкой о фарфоровую посуду, а я лишь наблюдала за блеском его волос, пахших ныне моим шампунем с ментолом. Я также заметила резаную рану на его шее, скорее глубокую царапину, вероятно, оставшуюся после бритья. Капля крови засохла и застыла ниже раны на сантиметр, похожая на уголь — чёрная и хрустящая. На левом запястье — глубочайшие рубцы, так много, что похоже на ожог, побелевший от времени; где-то следы швов, там, где сильнее всего выступала из-под кожи синяя вена. Несколько шрамов и на шее, сбоку, чуть ниже левого уха, под татуировкой.
— У тебя такие же, Офелия, — сухо констатировал Ян. — Шрамы на руках. Ещё розовые, несильно старые.
— Да. Как понял?
— Видел под водолазкой неровности. Сильные. У меня глаз острый.
— Только один?
— Все три.
— И как же ты открыл третий?
— После того, как зарезал братишку Яны. Ну, той, с которой девственности лишился.
— Да, я помню.
— Спасибо, — Дамьян отодвинул пустую тарелку, — было очень вкусно.
— Наверное, не так вкусно, как мясо человека. Извини, чего нет, того нет.
— Ты интересно шутишь, будто серьезно говоришь. Я порой не понимаю, шутка это или нет.
— Я и сама не знаю, Ян.
— Мил, я не совсем чудовище. На постоянке человечину не ем. Это как… Не знаю, покурить травы пару раз в месяц, без привычки.
— Как легко ты об этом говоришь. Каннибализм и марихуана. Второе лишь меньшее из двух зол.
— Просто закрой глаза на мою… ночную жизнь. Увидь меня человеком, как в нашу первую встречу.
— Ты пытался убить меня, если что.
— Да, я помню. Но несмотря на это ты нашла во мне часть человека, хоть и сгоревшую почти. Ты была честна со мной, говорила наравне, как с обычным человеком, будто и не знала, что я убил кучу людей. Я не видел в тебе осуждения или презрения, только доброту. Спасибо.
— Я уже уверена, что и сама больна.
— Все люди больны. Кто нас такими делает, вот в чем вопрос и большая проблема.
— Ты прав. Чума так и не ушла, теперь она у нас в воспалённых мозгах гноится и травит психику.
— Пожалуй, — зевнул Ян.
— Последний вопрос, а потом спать. Что ты намерен делать?
— Не я, а мы. Я заберу тебя с собой, и мы найдём лучшее место.
Глава 5. Морковь без шкуры
Мам, что ты делаешь с теми мужчинами? Они обижают тебя?