Гомицидомания
Шрифт:
— Человечины? — спросила я, застегивая белый халат. Только что началась моя смена, и задача на день — побеседовать с больными, осмотреть покалеченных, выписать препараты Наполеонам и Гитлерам — маячила дамокловым мечом. До Мины мне не было дела, поскольку назначенная ей медсестра через полчаса должна была вколоть ей лошадиную дозу галоперидола и пару антидепрессантов. — Сиди спокойно, чудачка. — Я была не в духе; говорить так с пациентами непрофессионально.
— Я нормальная.
— Да, как и все остальные в этом крыле лечебницы.
— Поговори со мной, ты же мне как подруга. — Мина просунула мизинец через решетку и улыбнулась мне. — Ты заходи, просто поболтаем немного, Мил. Если я тебя обидела тем парнем, то прости, — она тряхнула
— Послушай, Мина, твоя озабоченность этим календарем… — начала было я.
— Это не озабоченность! — рявкнула девушка, схватившись за прут решетки. — По календарю Майя мы скоро все умрем! Двадцать первого декабря, всего через десять дней, мы все погибнем! Тогда заканчивается цикл длинного счёта Эры Пятого Солнца, и начнётся конец света! — Ее миловидное лицо исказила животная ярость, она скалила зубы, оттого слюна брызгала прямо ей на подбородок. Обкусанными пальцами Мина указательно ткнула вниз и, резко понизив вопль до шепота, продолжила: — Мы должны прятаться. Под землю, ближе Матери Земле.
— Та-ак, ясно, попрошу доктора увеличить дозировку. Давай, до встречи, Мина.
— Все вы здесь слепцы! — снова озлобленно разразилась девушка, ударив лбом в решетку. Сильно, что треснула кожа и скатилась капля крови. — Я здесь умру из-за вашего неверия и узкомыслия! Радмила! Ты будто в коробке живешь, ничегошеньки не хочешь видеть кроме того, к чему привыкла! Что-то ищешь, но впустую! Ты пуста, бессильна и глупа!
Я лишь молча ушла.
Моим пациентом был Дамьян, помешанный на убийствах. Его заточили бы за решётку, но психологи и психиатры подтвердили его психопатию. Он был светлым, даже мертвенно бледным; волосы пепельного оттенка такие же блеклые и тусклые. Несмотря на диагноз и манию убийства, Дамьян казался мне крайне обаятельным. Мне нравилось говорить с ним. И нравилась, нет, даже льстила его привязанность к моей заурядной персоне. То, как он сотрворял из обычной серой мыши богиню. Он считал, что я избранная.
Дамьян сидел у окна и читал "Пирсинг" Рю Мураками. Судя по его кровожадной улыбке, там шла сцена убийства или обилие крови в ее описании. Он повязал длинные серые, почти белые на свете солнца волосы в пучок и выдернул спадавшие волоски с затылка. Это было понятно по кучке прядей, педантично сложенных в ровный круг на подоконнике. Он всегда рвал выбившиеся пряди.
Помню, как его поймали..
Дамьян Костич, сын нищих из трущоб Призрена, прожил крайне тяжёлое детство: побои, голод, холод. Его мать зарезала отца, прямо как свинью на скотобойне. Шестилетний Дамьян видел процесс, а после и помогал отрубать руки и ноги от туловища отца-тирана. А затем они ели. Ели мужа и отца, запечённого с баклажанами. Дамьян потом сказал мне, что ему было гадко есть баклажаны. Они мягкие и противные на вкус.
В шестнадцать, сразу после первого секса, парень, будучи чрезмерно возбуждённым, убил двухлетнего ребенка. Дамьян отрезал голову брату той девушки, которую поимел. Он спросил ту девушку, Яну, хочет ли она поужинать; в тот момент он держал туловище дитя на подносе и довольно улыбался. Он всегда улыбался, вероятно, потому что и его мать улыбалась, когда вонзала кухонный нож в сонную артерию мужа. Улыбалась, когда срезала кожу с мышц рук и ног. Улыбалась, когда ела его с баклажанами.
Яна, он рассказывал, закричала, и Дамьян убил и её. Выпотрошил и развесил по комнате её кишечник, ещё пульсирующий. Оказывается, кишки дергаются внутри нас, и они цвета повешенного человека, что пробыл в петле пару дней. Сине-фиолетово-алые. Он любил кровь и багровый цвет, хотел, чтобы все вокруг были красными от крови. Так он стал серийником, на счету которого насчиталось около двух сотен людей. Неизвестно, почему шесть лет его не имели сил поймать: он не был хитрым, чтобы идеально убивать — без улик. Он был скорее варваром, убивающим грубо, но «изысканно», как он говорил,
— Привет, милая моя Мила, — сказал Дамьян, не отрываясь от чтива. — Я ждал тебя с нетерпением. — Он глянул на меня с влюблённой улыбкой. — Прошлый халатик был короче, мне он нравится. Наденешь его завтра? Только для меня одного?
— Посмотрим на твоё поведение, Дамьян. — Я села напротив и аккуратно взяла его книгу, чтобы затем прочесть, как девушка режет свои ноги, как истекает кровью ее тело и насколько ненормально ее существо.
— Ян, просто Ян, милая моя Мила. Как обычно. — Он убрал прядь с моего лица, а затем вернул руки, пресекая неловкие взгляды под напряженным молчанием, как это случилось однажды. Тогда, месяц назад, я зарделась, поскольку его пальцы лукаво огладили мою щеку. — Хорошая книга, правда? Мне ее доктор Милош подарил вчера перед сном. После ночной инъекции.
— Да, наверное.
— Мила, я адекватен, не нужно говорить со мной, как больным.
— Я не говорю с тобой, как с больным.
— Говоришь. Тон такой как уважительно-мягкий, как с ребёнком. Не страшись меня и моей натуры, тебя я никогда не обижу.
— Я знаю, Ян.
— Нет, послушай, — он спрыгнул со стула и сел на колени рядом со мной, слишком резко, так, что я отпрянула, — не бойся меня, Радмила. Нет-нет, только не меня, я каждого на мясо пущу тут, как выйду за дверь, но не тебя… Не-ет, ты пойдёшь вместе со мной, я стану твоим ангелом-хранителем. — Он шептал это мне в ухо, ладонями исследуя мою шею и плечи под чёрной водолазкой. Я слышала, что он улыбался; слишком широко и безумно.
— Ты собираешься бежать?
— Конечно, смотри, что я припас. — Дамьян резво дернул стул, на котором я сидела, ближе к себе. Так он открыл проход к прикроватной тумбочке, откуда и вынул ножницы. Ими медсестра резала бинты, когда Ян избил почти посмертно пациента из своего крыла острых психов. Он и сам пострадал, когда бил кулаками насмерть. Содрал кожу. — Хороший мастер и спичкой потроха пустит.
— Не сомневаюсь. А… когда ты собрался бежать? — Я неровно вздохнула; чувство бурной тревоги гвоздем вонзилось в больной мозг. Мы славно общались, насколько это возможно с психопатом, но когда серийный убийца, не имеющий чувств сострадания и любви, заимел что-то острое, я испугалась. — Разве не хочешь остаться тут, с доктором и мной?
— На Милоша плевать, а тебя я найду где угодно.
— Звучит жутко.
— О нет-нет, милая моя Мила, тебя я ни за что не трону. Наверное, я люблю тебя. А ты? Любишь ли ты меня?
— Коне..
— Я не больной, могу мыслить нормально. Говори, как есть. — Он снова улыбнулся.
— Не знаю, Дамьян, не знаю. Может быть, да.
Дамьян склонил голову набок. Улыбнулся хитро, прищурив желтые глаза.
— Я знал, что что-то есть. Я рад. Я и правда тебя люблю. Не знаю, что значит любить, но, наверное, это оно и есть.
— Что ты чувствуешь?
— Я не хочу тебя обидеть, это впервые. Очень странное чувство, даже унизительное: я как будто слабым стал. Всех, кого я не люблю, я убиваю. Мать тоже убил, она ведь лишила меня отца.
— Но ты помогал ей.
— Конечно, у меня же в тот момент крыша поехала. Если хочешь совсем 'здоровый' разговор и немного откровений, то могу сказать, что я прекрасно понимаю, что делаю, где начинается моя ненормальность и что я псих. Я знаю о нормах, как минимум, что я отличаюсь от здоровых людей, но мне нравится, что я делаю. Нравится убивать. До того, как мать зарубила отца, я был нормальным, а когда взял топор и отрубил его руку, то внутри что-то сломалось. Странное чувство. Попытки говорить со мной, как со слабоумным, меня обижают, Радмила. — Он говорил серьезно, без привычной ему улыбки. Тогда я впервые поняла, насколько он в действительности другой. Под напускной улыбкой он серьёзен и спокоен. Настоящий убийца.