Гончаров и убийца в поезде
Шрифт:
– Ладно. Одевайтесь, не буду мешать.
– Благодарю за такт и понимание.
Бандерша вышла. Я, постанывая от боли, полностью оделся. И уже обутый, еще раз качественно въехал Витьку под дых.
– Запомни, мразь, баксы я не брал, поездных не резал. Не там ищете. Отдыхай, дебил.
– Собрав свое грязное белье и засунув его паспорт себе в карман, я вышел.
Поймав левака, я добрался до южного выезда из города, а там на попутке, вдоль железнодорожного полотна, отмахал еще километров двести до первой крупной станции.
Купив у спекулянтов билет, уже ночью
Жил мой родственничек возле вокзала. Домик стоял под насыпью, так что мне пришлось минут двадцать топать назад. Жил он одиноким бобылем, но хозяйство имел справное: с десяток кур и поболе же кроликов. Причем мой приезд одной из куриц стоил головы.
От роду дядюшке далеко за восемьдесят. Когда-то был крупным чином в морском ведомстве. Весельчак, остряк, однако его остроумие в свое время пришлось не по вкусу Иосифу Виссарионовичу, и дядя лет эдак с пяток катал на лесоповале звонкие морозные бревнышки и уже не острословил. За пять лет он так промерз в тайге, что раз и навсегда выбрал местом жительства теплый и улыбчивый Ташкент, где обзавелся красивой и практичной женой-еврейкой. Десять лет назад он ее похоронил. Хотя детей не было, жили они, как говорят, душа в душу. Когда муж с женой в супружестве долго живут, то лицами даже становятся схожи и повадками. Факт! Виктор Борисович, уроженец Воронежа, стал очень похож на дядю Изю из Жмеринки.
– Костик, глянь на эту курочку. Это же не курочка, а сплошной цимис*, расхваливал он свой хоздвор.
– Ах, Костик, Костик, если бы видела тебя Мирочка!
* Вкусно, сладко (евр).
Три дня дядюшка утомлял меня воспоминаниями и фотографиями. Дядьку было жалко, а поезда равнодушно неслись и неслись мимо ветхой крыши под насыпью и мимо старого доброго чудака, обитавшего под ней.
Приехал я к дядюшке пополудни. По сему случаю, как я уже упоминал, была обезглавлена курица, на свет Божий извлечена початая бутылка коньяку и на сон грядущий меня попотчевали анекдотом. Идет еврей по перрону. Видит: лежат часы. Еврей их поднимает, подносит к уху и удовлетворенно говорит: "Идете? Хорошо! Пойдемте со мной!"
Смешно? Смешно, когда один раз. А если каждый вечер и по многу раз?
Виктора Борисовича я выдержал только три дня. Ошпаренные мои причиндалы к тому времени болеть перестали, и я отправился в город. Все это время сверлила одна мысль: запомнил или нет Валера прописку в моем паспорте? Если да выходило скверно: могла поплатиться Ленка. Поэтому первой моей акцией в городе был междугородный звонок ей на работу. Она, слава Богу, оказалась на месте.
– Кот, ты?
– Я. Как дела?
– Жду, люблю, скучаю.
– Скучай дальше. А теперь внимательно слушай. В мою квартиру - ни шагу. Усвоила?
Она возмущенно разразилась потоком брани, которую междугородной линии слышать не полагается.
– Гончаров, сукин ты кот, вечно в какое-то дерьмо вляпаешься. Все люди как люди: живут, работают, отдыхают, а ты...
– нудно и долго-долго бубнила Ленка. Пока мне не надоело.
– Заткнись!
– рявкнул я, и она послушалась.
– Алена, без эмоций. В квартиру - ни шагу, пусть хоть все горит синим пламенем. Ферштейн?*
* Понимаешь? (нем.)
– Ферштейн, ферштейн, кретин! Как сам?
– Нормально.
– Как узбечки?
– Красавицы.
– Дурак!
– Привезу одну.
– Хоть гарем!
– Договорились.
– Когда домой?
– Как только, так сразу.
– Я серьезно.
– Без понятия. Звякну в это же время через день.
– Ладно, Кот. Я тебя люблю!
– Похвально! Ленка, квартиру мою забудь. Дело дерьмовое.
– Поняла, - послышался вздох.
– И когда ты только повзрослеешь?
– Как приеду. Чао! Отбой.
А Ташкент жил своей жизнью. Визжали троллейбусы, стучали трамваи. В парке пенсионеры забивали "козла". На фоне вселенской национальной ненависти Ташкент здорово выигрывал. Сей вопрос его не коснулся. Два алкаша, узбек и русский, в обнимку сидели на скамейке, обсуждая, очевидно, глобальную проблему, где взять на опохмел. Старики - узбеки, русские и, по-моему, греки - пили пиво, и беседы велись самые задушевные. Дети озорничали тоже интернационально.
"Дай-то Бог!" - порадовался я и побрел в фешенебельный бар. Днем в баре скучно. А ночных я не люблю вовсе. Ночной бар - это когда все грохочет, все трясется, начиная от фужеров и кончая нервами. В ночном бедламе даже девушку за попку не ущипнешь. Хочется одного - заткнуть уши и бежать куда подальше. Дневной бар скучен, но содержателен. Можно напиться. Можно, как любят умные дворники, потолковать о политике. Можно... да мало ли что можно?
Пивной бар гостиницы "Россия" - не верх экзотики, но ничего, сойдет. Расположился я здесь основательно, в центре ниши, и заказал аж три литра пива. С балыками, колбасами и подсоленными сухариками получилось нормально.
В полупустом зале напротив меня за столиком сидел мрачный полупьяный детина; периодически сплевывая и матерясь, он дул ерша. Когда подошла официантка, я полюбопытствовал:
– Что, в порядке вещей?
– Сашка-змеелов. Свой, нагрели его крепко. Да вы не беспокойтесь. Он в руках себя держит, лишнего не позволит.
А я так хотел покоя. Черт с ним, со змееловом! Свои три литра с балыком я выпью. Потом, может быть, пойду и на контакт, а попадания не будет, оно и лучше. Утешу змеелова пивом, и разойдемся, словно друзья до гроба.
Смакуя чимкентское пивко, я вскользь поглядывал на Сашку. Бородач и ноги явно не мытые. На правой руке фаланги большого и указательного пальцев отсутствуют.
"Змейки постарались", - решил я.
– Что уставился, козел?
– спросил вдруг змеелов, невежливо и мрачно посмотрев на меня.
– Козлятинки свежей захотелось, - парировал я, намекая на английский юмор.
– Ну пойдем, я те рог-то в задницу воткну.
Судя по всему, Сашка-змеелов вызывал меня на драку. А я этого ох как не люблю, а уж в незнакомом городе и подавно. Но марку надо было держать. Иначе контакта с парнем не получится.