Гончаров влезает в аферу
Шрифт:
– Надо бы посмотреть, - согласилась Нина Ивановна.
– Посидишь тут?
– Конечно!
– Я незаметно вложил ей в руку деньги.
Она сначала дернулась, но поняла, взяла тайком.
– Литр "Столичной" с закуской, - прошептал я. И еще тише добавил: - И билет на московский поезд.
– Я быстро!
– исчезая в зыбком полумраке, пообещала проводница.
Я привалился спиной к кирпичной кладке. Задумался. Сейчас я хотел только одного - оказаться дома с Ленкой и с рыжим своим псом, с которым я уже никогда на этом свете не встречусь, оказаться
Я засыпал, а этого делать не следовало, ни в коем случае. Неужели эта толстая стерва мне что-то подсыпала? Или все от суматохи последних дней? Когда же конец?
– Мужчина! Мужчина, купите меня.
Вздрогнув, я разлепил глаза, выдергивая локоть из цепких костлявых пальчиков.
– Зачем?
– автоматом задал я дурацкий вопрос.
– Со мной ты познаешь райские наслаждения, купи меня, - мерзким голосом загнусавил ребенок.
Господи, уж не в аду ли я? Она навалилась на меня; от нее разило сигаретным перегаром и давно не мытым телом. Я с трудом отлепил от себя ее руки - одна из них уже заползла в мой брючный карман, а другая схематично и страшно пыталась погладить мое лицо. Но девчонка прилепилась ко мне репьем, никак не отдиралась. Я брезгливо оттолкнул ее коленом, угодив куда-то повыше живота. Она отлетела, затылком ударившись о трубу. Пискнула мышонком и повалилась к моим ногам.
Я поднял тряпичное тельце. При тусклом свете разглядел белки закатившихся глаз.
– Ребенка убил, паразит, а-а-а!
– Серой молью ко мне метнулось растрепанное чучело. Вцепившись мне в волосы, оно мешало уложить девчонку поудобнее.
– Люди, смотрите! Вику мою убил!
– шипело чучело, собирая зрителей.
И зрители поползли из всех закутков, грозно шурша панцирями заскорузлых одежд.
– Да заткнись ты, падла, жива она, - не давая толпе инициативы, обрубил я мамашу.
– Ы-ы-ы! Виконька, маленькая моя! Что с тобой изверг натворил! А-а-а! Кровь! У нее кровь!
Нюхом я почуял, что меня будут бить. А девчонка, слава Богу, приходила в себя. Я выдернул из кармана десятитысячную купюру. Протягивая ее заботливой мамаше, заметил, как сверкнули глаза обступивших нас бомжей.
– Иди купи бинты, вату и спирт, сейчас все обработаю. Я врач, - соврал я.
– Спирт-то пять с половиной стоит, - деловито прикидывало чучело. Тут литром не обойдешься, гони еще, а то на бинты не хватит.
Я выдрал из брючного кармана все содержимое и, затыкая мамаше глотку, поставил точку:
– Быстро дергай, недоделанная.
Атмосфера немного разрядилась. Несколько бродяжек заулыбались, наверное, в предчувствии бухаловки.
Девчонка пришла в себя и захныкала. Я, как мог, разорванным платком перетянул ее грязную головенку.
– Да ты не боись, ничего с ней не будет, живучие они, - успокаивал меня старик охнарь.
– А я и не беспокоюсь, девчонку только жалко - зачем она ее подкладывает?
– Так выпить охота.
Довод был железный, и я замолчал. Бомжики не отходили, словно произошедшее несчастье сблизило нас. А может, просто ждали спирта.
Дневной свет из люка пропадал, а Нина Ивановна все не шла. Нужно было как-то отсюда выбираться, причем неспешно, не расстраивая бродяг видом ускользающей поживы.
– Посмотрите тут за девчонкой - пойду гляну, где она.
– С озабоченным видом я направился к выходу. Но, сделав несколько шагов, растянулся во весь рост, больно ударившись лбом и носом.
– Лежи, не дергайся, сволота!
– Из темноты появилась кабанья рожа с полоской бинта на лбу.
– Думал, уж не встречу легашка, а он сам в гости пожаловал. Давай, Санек, его в мокрый коридор. Обшмонаем да крысам на закусь.
Вскочив на ноги, я попытался уйти от невидимого Сани, но, видимо, чего-то не рассчитал - удар под поясницу был настолько силен, что я врезался головой в кирпичную кладку. И, убаюкиваемый гудением труб, поплыл куда-то в фиолетовом тумане.
Меня покачивали и урчали при этом. Покачивали осторожно и бережно, позабыв только вытащить раскаленный кол, наглухо засевший в моем затылке.
Наконец я сообразил: качают меня не заботливые женские руки, а автомобильные рессоры. Меня воткнули между сиденьями, предварительно спеленав капроновым шнуром.
Время позднее. То и дело салон вспарывали лучи встречных фар.
Я пошевелился и слабо застонал.
– Чего-то кряхтит, живой!
– сообщил знакомый, слышанный где-то голос.
– Лежи, придурок, отдыхай. Скоро приедем, - успокоил тот же голос, почмокивая и пощелкивая жвачными пузырями.
– Куда едем?
– пробормотал я.
– К шефу. Поговорить он с тобой хочет.
– Развяжете?
– Да мы тебя и не завязывали. Таким тебя дружки твои выдали. Аккуратно упакованным, - вмешался сидящий за рулем.
– Да мы уже приехали.
Все тело ныло. И словно одеревенело.
Молодцы выволокли меня из машины и, заботливо придерживая, поставили на попа.
Уже совсем стемнело. Серой громадой выплывали из тьмы зловещие очертания герровского дома. Настроение у меня ухудшилось - насколько это было возможно.
– Развяжите, - потребовал я. И осторожно добавил: - Олигофрены.
То ли слова мудреного они не знали, то ли обращаться со мной им велели поаккуратнее, только Кутя щелкнул лезвием выкидного ножа и перерезал веревки. Освобожденный, я дернулся, вырываясь из рук "олигофренов", и тут же рухнул, слабо двигая затекшими, атрофированными ногами.
– Во рванул!
– насмешливо прокомментировал Кутя, рывком приподнимая меня за шиворот.
– Куда собрался, болезный? Паспорт-то у меня.
В больной голове забилась надежда. Если говорят о паспорте, значит, не все потеряно - на том свете его вроде не требуют. Наглея, я кинул вопрос:
– А бабки где? Где ствол?
– Чего не было, того не было, - успокоил второй качок. И добавил: Ползи, шеф ждет.
Кое-как я доковылял до парадного входа - когда-то входа в трактир. Навалившись на тяжелую дверь, с трудом открыл ее. В запущенном зале под единственной лампочкой сидел господин Ступин. Соизволив меня заметить, он вежливо осведомился: