Good night, Джези
Шрифт:
Пока это все, но я еще отзовусь, учти.
Искренне твой
Клаус
P.S. Я считаю, что в твоем сценарии все еще мало Маши. Возможно, я не прав, но мне хочется, чтобы ее было больше.
3 х Лодзь (флешбэк 4)
Лодзь, унылый рабочий город. Год 1954-й, то есть коммунизм в расцвете. Да, в Лодзи есть киношкола [32] и кафе «Хоноратка» [33] . Но в остальном — нужда да беда и усталость. В этом городе представший перед судом убийца в ответ на вопрос, почему он убил, пожал плечами, а на вопрос, есть ли у
32
Национальная высшая школа кино, телевидения и театра имени Леона Шиллера (Лодзинская киношкола; создана в 1945 г.), из которой вышли знаменитые мастера польского кино.
33
Культовое кафе, в котором встречались актеры, режиссеры, писатели, художники. Существовало с конца 1940-х до середины 1970-х гг.
Да, есть тут кабак, единственный в центре, открыт с одиннадцати, но, чтобы в него попасть, нужно в маленьком окошечке наперед оплатить закуску. Устроено все так, что в окошко суешь только левую руку с деньгами. А принимали деньги люди опытные, и, если клиент был поддатый, у него еще и часы снимали.
А на главной улице, Пётрковской, между трамваями, серыми «варшавами» и черными автомобилями важных чиновников мелькают красные «мерседесы», длинные крылатые и блестящие «кадиллаки» жуликов, воров и пройдох, крупных и мелких, которые везде и всегда умело зашибали, зашибают и будут зашибать деньгу. И не нужно большого ума, чтобы усвоить, что люди, грубо говоря, делятся на тех, кто бредет по лужам и их обдают грязью, и тех, кто их этой грязью обдает. И что есть возможность выбора: либо привыкнуть, либо полюбить, либо послать ко всем чертям, притом как можно скорее.
Итак, лодзинское раннее утро, из фабричных ворот выходит ночная смена. Женщины в телогрейках мало чем отличаются от мужчин. Щелчок фотоаппарата. Стоп-кадр: толпа на мгновенье замирает. Следующий кадр: молодая работница. Разглядеть можно немного: платок на голове и ватник, хлопчатобумажные чулки и тяжелые башмаки, для грязи в самый раз. И сразу затем третий кадр: эта же девушка, раздетая, лежит на кровати в убогой квартирке, которую снимает Ежи; красотой она не уступит самой красивой модели, о чем не знает, да и откуда ей знать; молоденький Ежи ее фотографирует. Он тоже обнажен, кожа да кости, еще худее, чем сейчас; волосы старательно приглажены. Откладывает фотоаппарат и входит в нее. А она повторяет:
— О Господи, так, так. — И, просительно: — Женись на мне.
— Зачем?
— Я тебя люблю, тебе каждый день будет так же хорошо, как сейчас, у нас будут дети, дом, ты хочешь детей?
— Нет, я хочу уехать.
— Куда? Тебе со мной плохо? Куда? Зачем? Не кончай еще. Нет…
— Здесь я задыхаюсь. Песок засыпает глаза, забивается в глотку, мне необходимо уехать.
— Возьми меня с собой.
— Зачем?
— Я буду тебя защищать. Ну давай же, давай.
Закрывает глаза, на лице наслаждение, а из-под век текут слезы. А Ежи, размеренно колышась, заглядывает в польско-английский словарь и повторяет слова.
И еще: вечерняя Лодзь. Зима. Заснеженная пустая площадь заканчивается деревянным забором. Штакетник похож на вереницу черточек, которыми заключенные отмечают на стене камеры, сколько отсидели. На фоне забора по снегу бредет сгорбленный старик в черном пальто. Щелчок вспышки и стоп-кадр; через мгновенье повторяется то же самое. Это Ежи: он фотографирует, в промежутках дыханием согревая замерзшие пальцы. Не замечает, что за спиной у него остановился милиционер.
— Что вы тут делаете?
— Фотографирую.
— Документики.
Милиционер долго изучает удостоверение личности. Достает из планшета блокнот, записывает данные.
— А в чем дело? — спрашивает Ежи; его пробирает дрожь — отчасти от холода, отчасти от страха.
— Что фотографируете?
— Вот это, — показывает на пустую площадь.
— Там ничего нет…
— Проходил старик.
Милиционер озирается.
— Не вижу.
— Уже ушел.
— Хотите меня убедить, что в такую погоду пришли специально, чтобы снять старичка?
— Ну да.
— Вы с ним знакомы?
— С кем?
— С дедом.
— Нет.
— Дураком меня считаете?
— Упаси бог.
— Здесь нельзя фотографировать. Площадь могут использовать для приземления западногерманские реваншисты.
— Вам что-то известно? Их в Лодзи будут сбрасывать?
— Не говорите глупости, должен же кто-то за вами присматривать, вы знаете, кто покровитель милиции?
— Генерал Мочар [34] …
— Нет. Если скажете, отпущу.
— Может, Ева?
— Какая Ева?
— Из рая. Первая схватила палку.
— Ты мне нравишься, — смеется милиционер. — Катись домой. К твоему сведению, наш покровитель — архангел Михаил, тот самый, который с огненным мечом охранял рай.
— А от кого охранял?
— От таких проходимцев, как ты. Еще раз увижу в городе, посажу.
34
Мечислав Мочар (1913–1986) — государственный деятель, замминистра (1957–1964), а затем министр (1964–1968) внутренних дел.
Romanian pastry shop
Джоди шла вверх по Мэдисон-авеню в сторону Колумбийского университета и румынской кондитерской. Она чувствовала, как туфли собирают всю воду с тротуара. Было уже совсем светло, но ночной туман еще цеплялся за редкие деревья, на которых примостились черные комочки промерзших птиц. Несколько дней шел дождь, тяжелый, мерзкий, город съежился и приник к земле.
Какая-то чернокожая женщина протирала тряпкой витрину пустого бара. Джоди миновала пуэрториканское похоронное бюро, кремация — тысяча долларов, если с viewing (это когда приукрашенное тело предварительно выставляют в маленьком зале) — две тысячи девяносто девять долларов. Джоди подумала, что это очень дешево. Двадцатью улицами ниже это бы стоило уже тысяч шесть. Джоди промокла, ее била дрожь, на эту встречу она шла неохотно, вернее, с отвращением, но ничего не поделаешь, надо.
Уже пару дней она знала, что Майкл вернулся, он звонил, несколько раз оставлял сообщение на автоответчике, понятно было, что разговор пойдет о Джези. Вот уж чего ей меньше всего хотелось. Она чувствовала себя пустой, выпотрошенной, грубо обманутой; не было ни малейшего желания думать, правильно она сделала или неправильно. Сделала, и все. Для каждого поступка она всегда старалась найти обоснование. Покидая одно место, шла в другое. А сейчас идти было некуда, она нехотя просыпалась, нетерпеливо ждала вечера, когда можно принять снотворное, ну и этот Дэниел, пылкий, всегда возбужденный, рядом с ней в постели. Она спала, повернувшись к нему спиной, но он каждое утро входил в нее сзади, а она упиралась руками в стену и думала, неужели так будет уже всегда.