Гора Мборгали
Шрифт:
Зэка доставили на следующий день. Он беспокойно ерзал в углу на прибитом к полу стуле, шныряя по сторонам глазами.
– Чего ты трусишь, братец?.. Я в старых делах, нераскрытых, не копаюсь. Я - начальник розыска. Тебя не предупредили? Ты бывший вор, да?
Лагерник помрачнел, но промолчал, уронив голову.
Митиленич, как водится, справился о составе преступления, семейном положении, характере работы и состоянии здоровья.
– Не горюй, вот-вот выйдет амнистия, не иначе и ты подпадешь, подбодрил он приунывшего зэка и только потом приступил к делу: - В прошлом году освободился некто Филиппов. Сибиряк, охотник, его Мишей звали.
– Он подождал, пока Сумин кивнул, и продолжил: - В августе к нему брат приезжал. Ты тогда еще заявление начальнику лагеря подавал, просил свидания с соседом. Вы встретились. Он тебе ничего не давал брату передать?..
– Д-а-а!
Митиленич замер, лихорадочно соображая. Он соображал так долго, что зэк, обеспокоившись, заерзал на стуле.
– Какие в лагере разговоры?
– подал наконец голос Митиленич.
– Вы о чем, начальник?
– О беглом.
Сумин пожал плечами:
– Откуда мне знать? Разное болтают... Будто хана ему, замерз в дороге.
– Ладно... будет, ступай.
Митиленич нажал на кнопку звонка. Заключенного увели.
Эта встреча только раззудила в нем тревогу. Известно ведь, что зэк всегда все раньше всех узнает: действительно, "хана ему, замерз". Черт с ней, с почетной грамотой, зато жена не сбежит, но часы! Забыл, говорит, брату передать. Зато, может, передал много чего другого... Как передал? А где этот припрятал? Вот ведь задал задачу.
Митиленич, как и подобает истовому профессионалу и сыщику, безгранично влюбленному в свое дело, не стал мешкать, оформил отпуск и вылетел в Красноярск. Он перекопал все агентурные данные и в краевом, и в районном розыске, все надеялся, может, где и сболтнули лишнего Филипповы. Тщетно. Тогда он взялся за сведения, полученные но спецзаданию от информаторов. И тут незадача, кроме разве что детали: якобы Миша Филиппов где-то сказал, что, если бы его не освободили, он все равно бы бежал, сменил фамилию на свободе - и тогда ищи ветра в поле. Только и всего. Так говорит каждый третий заключенный - язык без костей. Но Филиппов бы точно ушел, тайга была его стихией. И только после этого обул Митиленич "железные лапти, взял в руки железный посох" и отправился в тайгу потолковать с Филипповыми.
Зима выдалась лютая, но Митиленича погода не тяготила: в гостеприимстве, водке и тепле недостатка не было. Вот только по жене истосковался, да в свирепый мороз, когда машина надсадно хрипела в глубоком снегу, он тотчас же переносился мыслями к Каргаретели - если этот старый идиот жив, то каково ему приходится!
Братьев Филипповых доставили в районное отделение. Миша Филиппов воспринял сообщение о побеге Каргаретели как некую обыденность, к которой он проявляет интерес разве что из вежливости. А младший брат и вовсе осведомился у старшего, что это, Каргаретели, фамилия или государство. Но и Митиленич не лыком был шит: каких только ловушек он не расставлял, в присутствии начальника отдела и опера из угрозыска часа четыре прямо-таки пытал братьев, но Филипповы оказались тверже кремня...
Эта попытка тоже не дала результатов, тем не менее Митиленич после разговора с Филипповыми заметил своим районным коллегам:
– Не признались, да я на это и не рассчитывал. Для меня яснее ясного, что у Каргаретели есть все необходимое, чтобы добраться до центров. Из этого и надо исходить!
Митиленич размышлял в самолете:
"Мне нужна зацепка, хоть какая, жив Каргаретели или нет... След, преступление, труп - что-нибудь! Если он мертв, все проблемы сами по себе снимаются... Жаль его, сукина сына! А себя не жаль? Жаль, в том случае, если Гора остался в живых и ушел. Жив он, сволочь, жив и идет себе. Терпение, Митиленич, никакой паники! Весной съезжу в Грузию, возьму отпуск. Я должен разузнать о нем все: кто он, что из себя представляет, как он жил, на что способен и в какой семье рос... Заберу с собой Мару... Вот забавно, на юг я всегда ездил один и почему-то после того, как жены бросали меня. Никогда не был там с женой. Вместе поедем и вместе вернемся. А вдруг она прямо оттуда и сбежит? С какой стати, я же еще не взял Каргаретели!..
А мой отец?.. Интересно, когда б его не расстреляли, он бы тоже сбежал? Надо будет там родственников порасспросить, если, конечно, мне удастся найти кого-нибудь из них... А может, для начала стоило б съездить в Уренгой?.."
"Мне бы освежить в памяти кое-что из того, что я слышал о Дариспане. Хочется как-то больше разобраться, отчего личность его вызывает
Началась война. В Грузии еще бытовала старинная традиция: "Ты не мужчина, если не воевал!" Дариспан пошел добровольцем. В те годы в Картли жил некто Нанчавели, человек среднего достатка, то ли князь, то ли дворянин. Даровав вольную своим крепостным, он отдал им же в аренду все земли, какие у него были. Если случались деньги, он закатывал пиры, себя не обделяя и других не забывая. Когда деньги иссякали, он, в ожидании осенних поступлений от крестьян, проводил время у многочисленной родни, близкой и дальней. Канчавели как раз гостил в семье Дариспана, когда госпожа Родам разрешилась бременем. Дариспан в это время воевал в Молдавии: с турками, французами, англичанами и сардинийцами. На другой день после рождения ребенка Канчавели объявил, что должен съездить в Молдавию, порадовать Дариспана вестью о рождении сына!
Поскольку Канчавели слыл человеком легковесным (отпустил крестьян на волю, блажил и чудесил с друзьями), никому на ум не пришло всерьез принять его заявление. Канчавели же сел на коня и был таков. Даже вообразить трудно, сколько времени надо истратить на то, чтобы верхом на коне пересечь Западную Грузию, Черкесские земли, Таманский полуостров, весь Крым, Северное Причерноморье и Северную Молдавию, но зато легко представить, как отвисла челюсть у Дариспана при виде Канчавели, когда тот вместо приветствия гаркнул: "Сын у тебя родился, Георгием назвали!" Так или иначе, Канчавели как вестник радости получил тридцать золотых, шапку калмыцкого каракуля, черкеску верблюжьей шерсти, под пару ей пояс с саблей и кинжалом, ахалтекинского скакуна под седлом и с миром вернулся домой. По тем временам даров этих хватило бы на обустройство десяти крестьянских хозяйств. Сдается мне, Канчавели точно знал, куда и зачем едет.
Вот и называй его легковесным!..
К этой Дариспаниане можно бы присовокупить еще одну из любимых побасенок Михаки, о побиении которым волка кукурузным початком я уже вспоминал.
"Ехал я верхом в деревню по соседству. Все больше тропинки выбирал, чтобы путь сократить. Поднялся на взгорок, глянул вниз - сплошь купы кустарника... Здесь, думаю, зайцы водятся... Только подумал - из кустарника зайчиха - скок, цапнула у меня из рук плеть и была такова, словно ее земля поглотила, а может, небеса, не знаю. Хорошая плеть была, ничего не скажешь, драгоценными камнями изукрашена. Прошло пять месяцев или шесть - не скажу точно. Еду я все тем же путем, по тем же тропкам. Стою на том же взгорке, и припомнилась мне плеть. Только подумал - из-под того же куста павой выплыла зайчиха с плетью в зубах, за ней семеро зайчат, и у всех семерых по крохотной плеточке.
Я остолбенел, звука не могу издать. Весь выводок неторопливо, не сбиваясь с пути, гуляючи прошелся передо мной и канул..."
Судя по архивам кладбища Земмеля, в девятнадцатом веке блаженных в Грузии было хоть отбавляй. Мне этот Михака тоже представляется блаженным, а о Канчавели и говорить нечего. А вот вам еще один блаженный - юный Питала.
В сквер Земмеля ходила дама: увядшая, ссохшаяся, от рождения, пожалуй, величиной с ноготок, некая госпожа Элисо. Она встречалась мне и в "гареме Джимшеда". Эту историю я помню с ее слов.
Отец госпожи Элисо, Давид, был артиллеристом и воевал с Шамилем. По офицерскому чину ему полагался денщик - он и был у него. Но по тем временам воину-грузину не пристало использовать на посылках человека, облаченного в военную форму, поэтому денщику полагалось сопровождать своего офицера да присматривать за его лошадью и амуницией. Этим ограничивались его обязанности, а на посылках, будь то мирное или военное время, грузинские офицеры использовали крепостных. Обычно проворных подростков лет пятнадцати-семнадцати. Имел при себе мальчика по прозвищу Питала и отец госпожи Элисо. Их воинская часть стояла лагерем в самом центре Дагестана. Питала неотступно ходил за барином, умоляя купить ему на Рождество красную рубаху. Барин купил. Надел Питала рубаху и был таков, исчез в одной красной рубахе. Стояли сильные холода, по ночам даже мороз прихватывал. Барин обыскался его, никаких следов. Решив, что мальчика похитили, Давид послал к горцам посредника, с тем чтобы они назначили выкуп. Вернувшись, посредник сообщил, что мальчика никто не видел, но горцы пообещали порасспросить о нем в соседних аулах. Прошло время, от мальчика не было никаких вестей. Объявился он только на двадцать девятый день. Завидев его, барин от радости залился слезами и с трудом выдавил из себя: