Гора Мборгали

Амирэджиби Чабуа Ираклиевич

Милила в то время занимался своей кузней, при ней же и жил. Все, кто путь держал в Тбилиси и из Тбилиси, на запад или на север, не могли миновать Мухатгверди. Милила был лично знаком и с Георгием Кучатнели, и с Арсеном Одзелашвили, "не раз подковывал коней и одному, и другому". Хотя один верой и правдой служил русскому государю, а другой был тому лютым врагом, Милила клятвенно заверял, что они были верными друзьями и что он их часто видел вдвоем в обнимку в застолье. И в самом деле, если подумать, причин для вражды у них не было. Служба Георгия Кучатнели состояла в том, что он преследовал абреков - горцев и разбойников, за Арсеном же он никогда не охотился - не было на то указа. Одзелашвили был героем грузинского крестьянства. А в конечном счете оба они, Арсен и Георгий, служили одной цели. Где и почему должны были пересечься их жизненные пути?! По натуре своей оба были рыцарями, и что, кроме почтения друг к другу и искреннего восхищения, могли они таить в своей душе?..

Так или иначе, была глубокая ночь, Милила стоял возле стойки в духане и беседовал с хозяином. В зале сидел один-единственный посетитель, вооруженный до зубов, пьяный в стельку верзила. Он налегал на красное вино и время от времени

дико вскрикивал, что должно было означать пение. Вошел Георгий Кучатнели в сопровождении лезгина ординарца из Белокан. Звали его Хамза (а не Гамзат, как о том сообщают другие источники). Георгий подошел к стойке и, поздоровавшись за руку с Милилой и духанщиком, справился об их здоровье, о семьях. Потом он вместе со своим ординарцем сел за стол и спросил ужин. Дело было в Великую пятницу, и Георгий Кучатнели, верующий христианин, не прикоснулся к вину, для Хамзы же и вовсе его принадлежность к мусульманству исключала спиртное. Духанщик об этом знал, он подал ужин, а вместо вина поставил графин с фруктовой водой. Пьяный орясина, определив по цвету, что в графине вода, прервал свое пение и с вызовом бросил Георгию: "Подойди ко мне, выпей вина за мое здоровье!" "Сегодня Великая пятница, я не смею пить", - вежливо возразил Георгий. Верзила счел себя оскорбленным и, рассвирепев, гаркнул: "Сказано, поди сюда, иначе пожалеешь!" Георгий не стал обращать на него внимания. Верзила повторил приглашение, сопроводив его бранью и такими вот словами: "Со мной шутки плохи, я Арсен, пообрезаю вам уши и велю духанщику изжарить их взамен шашлыков, будет тогда вам чем угоститься!" Георгий усмехнулся. Даже тот, кто Арсена в глаза не видел, не поверил бы словам верзилы, настолько выговор и пение выдавали его негрузинское происхождение. В те времена проходимцы разных мастей прикрывались именем Арсена, и верзила явно был из их числа... "Ты, милый, уймись, не то я с тобой разделаюсь, а если и пощажу, то все равно болтаться тебе на виселице, как пить дать!" - спокойно, не отрываясь от еды, отвечал ему Кучатнели. Никаких тебе кинжалов, криков, кулаков не было... Верзила выхватил пистолет. Георгий сидел к нему спиной и не мог этого видеть, зато увидел Хамза и успел выстрелить первым. Верзила грянулся оземь. Пуля угодила ему в переносицу и так разворотила лицо, что родная мать не узнала бы. Георгий подошел, осмотрел труп. Пуля, разворотив лицо, черепа не задела, так и застряла внутри. Кучатнели рассердился на Хамзу за то, что он снова поскупился на поpox, оттого и пуля черепа не разнесла. Поразмыслив немного, Георгий направился к стойке и обратился к насмерть перепуганному духанщику и Милиле: "Он же сам представился как Арсен Одзелашвили и те подтвердили. Он и есть Арсен Одзелашвили, а мой ординарец Хамза убил его. Так ведь?" Милила заколебался, но духанщик, что-то смекнув, ответил: "Мил человек! Мы все его знаем: и ты, и я, и Милила. Это Арсен Одзелашвили, кто же еще!" Милила не уразумел, что к чему, но понял, что от него ждут подтверждения, и он подтвердил: "Конечно, это Арсен!" Георгий Кучатнели сказал: "Я еду в Ахалцихе, мне в Тбилиси возвращаться не с руки. Завтра-послезавтра сюда придут представители властей. Вы должны будете подтвердить, что это Арсен Одзелашвили затеял ссору с Георгием Кучатнели, за что ординарец Кучатнели и убил его из пистолета! Во весь свой век, сколько вам ни отпущено, вы - и один, и другой - должны стоять на своем. Скоро узнаете, для чего это нужно". Духанщик с Хамзой вынесли труп и бросили его на дорожной обочине, в двадцати шагах от духана. Духанщик возвратился. Вслед за ним вошел в духан Хамза с отсеченной правой локотиной верзилы... Тут господин Иванэ позволял себе обычно небольшое отступление. Первая половина девятнадцатого века в Грузии была порой заговоров и восстаний. Каждое подавленное восстание оставляет по себе разворошенные судьбы великого множества людей: тут и гонимые законом, и не смирившиеся с поражением, и продолжающие борьбу, и просто разбойники и грабители. Власти прибегают к различным мерам, чтобы как-то восстановить порядок в стране... В Грузии, к примеру, по наказу русских властей для обеспечения безопасности передвижения были вырублены леса по обе стороны от столбовых дорог, где на полверсты, а где и на целую. Одним из способов наведения порядка в стране была денежная награда за убийство неугодных противников, за поимку имярека; когда не удавалось доставить преступника живым, предъявляли его отрубленную голову и только после опознания получали обещанную мзду. Были среди преступников и такие, на которых государству не резон было раскошеливаться особым вознаграждением, но полиция все равно выделяла на них мелкие суммы и выдавала их только тогда, когда убийца предъявлял в доказательство отрезанную локотину либо уши убитого. Для справки: у большинства кавказских горцев с незапамятных времен бытует обычай возвращаться с локотиной убиенного врага в подтверждение того, что кровник мертв. Хамза отсек верзиле правую локотину, чтобы предъявить ее властям, подтверждая факт убийства. А отрубил он руку, а не уши только потому, что этого требовала традиция лезгин. Словом, Хамза вернулся в духан с локотиной верзилы, что поначалу привело в ярость Георгия Кучатнели, а потом повергло в тяжкие раздумья: отрубленная рука как-то не вязалась с легендой, затверженной духанщиком и Милилой, по которой Арсен погиб от выстрела Хамзы. Выход нашелся, легенду подправили: ссора случилась во дворе, Кучатнели в честном единоборстве отсек верзиле саблей локотину, а Хамза прикончил его выстрелом. Тут же следует сказать, что после этого случая никто никогда Хамзу больше не видел, пошел слух, что с ним разделались друзья Арсена.

Георгий и Хамза отправились верхами в Мцхети. Георгий разбудил князя Гедеванишвили и, объяснив положение дел, предложил похоронить убитого верзилу под именем Арсена Одзелашвили. Князю идея пришлась по душе, загудели колокола Самтавро, созывая жителей Мцхети... И пошел плач по земле, и пошел шепот, что убили в Мухатгверди Арсена Одзелашвили и, если не предать труп земле, царевы люди зароют его, камня на могиле не поставив, и останется безвестной могила Арсена. Жители Мцхети перевезли тело верзилы и в ту же ночь предали его земле. Лицо его было сильно изуродовано, да это

и не имело значения, темень была такая, что все равно никто бы его не узнал, даже если и видел прежде.

Тут господин Иванэ позволял себе еще одно отступление, вернее объяснение.

Версия об убийстве Арсена Одзелашвили была на руку и народу, и дворянству, и властям. И вот почему.

Люди устали от доносов, устали от постоянных обысков, поскольку едва поступал сигнал, что Арсен находится там-то или там-то, как солдаты, оцепив село, начинали прочесывать все дома, пускали по миру целые семьи. Смерть Арсена полагала всему этому конец.

Все восстания, включая заговор тысяча восемьсот тридцать второго года, как правило, завершались поражением, однако большая часть грузинского общества не теряла надежды на избавление от власти русского царя, восстановление независимости, она выжидала время, и, если бы такое время наступило, авторитет Арсена Одзелашвили пригодился бы для того, чтобы привести в движение крестьянство.

Сам Арсен, со слов того же Милилы и по прочим сведениям, находился в Турции и ждал зова, чтобы вернуться, но и в таком случае версия о смерти была всем на руку, поскольку воскресший из мертвых вызвал бы в народе больший трепет, его и без того громкое имя увенчалось бы нимбом бессмертного. История знает достаточно таких примеров.

Власти устали выслушивать бесконечные выговоры из Петербурга за непоимку Арсена. Версия об убийстве позволяла послать соответствующую реляцию, а если бы вдруг Арсен снова объявился, можно было прикрыться, как щитом, Кучатнели, обвинив его в злостном обмане.

Кучатнели за убийство Арсена даже побрякушкой наградили. Милила сказывал, что у Георгия были и другие награды, он даже носил их, но после того, как ему дали медаль за Арсена, он вообще перестал носить награды. Милила видел его многажды и отметил это...

...Если верить календарю, то мы уже, считай, сорок три дня в пути. Две недели, как у меня есть олень... Вон, мох уплетает... Ух, Кола, отличный ты парень! Хозяин не догадался назвать мне твою кличку, а я как-то забыл спросить. Скорее всего, у тебя ее нет. У нас, к примеру, разве на всю отару кличек напасешься? Вот и с оленями, наверное, так же. Я назвал тебя Колой. Хорошее имя, надеюсь, нравится. Наконец вот оно, редколесье! Солнышко не слишком балует, но хотя бы светло. Я прошел примерно шестьсот километров... Погоди - пятое декабря... сегодня день моего рождения!.. Подумаешь, велика важность... Надо все-таки отметить. Еды у нас вдоволь, любезный Кола, и выпивки сколько угодно - прямо под ногами река. Кутнем! И мясцом закусим! У нас всего полно, не будем скаредами хоть на денечек, будем бесшабашными, щедрыми, расточительными - словом, настоящими грузинами".

Подготовка к побегу была долгой и тщательной, велась она под жестким надзором Миши Филиппова, и все же кое-что он не учел: во время сна холод с земли пронзал тело, проникая сквозь подстеленную ветровку и одежду из оленьего меха, так что долго лежать в одном положении было почти невозможно, приходилось ворочаться. К тому же непросто было найти укрытое место для ночлега, всего-то и удалось что считанные разы. Это сказалось на силах, и бодрости отнюдь не прибавило, так что в первую же ночь, как оказалось возможным соорудить себе ложе из толстого слоя ветвей, он заснул как убитый и чуркой пролежал целых двенадцать часов. "Застолье" поправило ему настроение, он проснулся бодрым, позавтракал и двинулся в путь, предавшись воспоминаниям.

"На кладбище Земмеля все вспоминали Дариспана, отца князя Гиго и друга Арсена, того, кто наставлял Михаку по поводу Георгия Кучатнели, и вспоминали часто, с каким-то особенным чувством почтительного восхищения, но исключительное право на воспоминания принадлежало некоему старцу, такому древнему, что меня, пожалуй, можно было бы отнести если не к шестому, то уж непременно к пятому колену его потомков. Если верить рассказам этого старца, Дариспан был личностью загадочной, человеком, заключавшим в себе притягательную тайну. Я был поглощен мыслями о нем, и, сказать по правде, его личность и поныне волнует меня.

Когда скончался отец Дариспана, князь Кайхосро, его старший сын, занятый на военной службе, прибыл в отпуск на похороны отца. Поскольку военная служба не позволяла Арчилу, так звали старшего сына, заниматься поместьями, он оставил за собой небольшую усадебку с лесами. Утвердив остальное имущество братьям в наследство, Арчил отбыл. Со временем он стал блистательным генералом, прославившим свое имя больше, чем кто-либо из грузин, находящихся на царской службе.

Отвоевавшись в Крыму, Дариспан вернулся домой. Все деньги, какие у него были - наличные и полученные от продажи кое-каких поместий, - он вложил в извозный промысел. Купил буйволов и волов на пятьсот парных упряжек, двести арб и взялся ходить с кладью обозами между Каспийским и Черным морями. Основной торговый путь между Европой и Азией шел через Закавказье. К слову сказать, дело пошло так успешно, что ему было пожаловано государем звание члена Мануфактурной коллегии с какой-то медалью в придачу...

Впоследствии это и спасло Дариспана от каторги. Старцу с Земмеля самому доводилось видеть въезд обоза в Тбилиси - Дариспан водил ребятишек то в Ортачала, то в Дигоми, в зависимости от того, откуда шел обоз - с юга или с запада. Владельцы товаров уже поджидали там. По прибытии обоза купцы подвязывали кирманские шали к рогам буйволов, запряженных в головную арбу поезда с принадлежащими им товарами. "Кирманские шали" старец произносил с особым чувством!..

Главное тут вот что... Мне уже доводилось говорить: разбойники и грабители лютовали так, что по обе стороны от проезжих дорог власти извели леса. Почта со случайными попутчиками сопровождалась конвоем с пушками. А вот обозы Дариспана ходили безо всякого конвоя, у аробщиков, кроме кинжалов, никакого оружия не водилось, от моря до моря никто и пальцем их не трогал, за исключением одного случая, да и то, когда Дариспан сидел в тюрьме. Кладь сама по себе немало стоила, да и цена за перевоз была высокая. При таких обстоятельствах пара-другая страховых компаний не могла быть в ответе за целостность поклажи, и понятно, что единственным поручителем был сам перевозчик. Спрашивается: в те смутные времена оголтелых убийств и грабежей кому по плечу было такое поручительство?! Только Дариспану. То ли он откупался от грабителей, боялись его, то ли сам был вожаком и участником всекавказского сопротивления и брожения, Бог весть.