Гора Мборгали
Шрифт:
– Между нами есть кое-что, о чем надо поговорить...
– Об этом потом! Сначала ответь на два вопроса! Первый - для чего тебе понадобилось сношаться с Санцовым в моей постели? Ты же знала, что я должен прийти с минуты на минуту?! Коротко и только правду!
Цезарева, подумав, ответила:
– Это почти то, о чем я хотела с тобой поговорить. Между прочим, я пришла сюда не лгать, сам убедишься в этом. Ты отлично знаешь, для чего мне нужен был Феликс-слизняк. Ты не мог меня обеспечить, а мне нужно было поставить на ноги детей, создать условия себе и им. Дорогие тряпки, драгоценности - откуда их брать?.. Прыщавый Феликс не хотел прочной связи, он ревновал к тебе: ты, мол, меня обманываешь, ты любишь Гору Каргаретели... Я должна была убрать тебя с дороги, но так, чтобы Феликс и думать забыл о ревности. Затея удалась, тебя засадили за решетку... Мы живем здесь, а где оказался ты - тебе лучше знать!..
– Господи, Господи!
– пробормотал Гора.
– "Господи, Господи"!
– передразнила его Цезарева.
– Этот твой Господь ни разу мне не помог. Всех мужчин, какие у меня были, послал мне отнюдь не Господь. Для меня вы были и есть материал. Я леплю из вас что хочу, сообразуясь со своими возможностями, внешностью, талантом завязывать отношения! Я никому ничего не должна, включая и твоего Господа. Я ни разу в жизни не осенила себя крестом. Я сама, только сама добилась того, что у меня есть!..
– Цезарева умолкла, перевела дух: - Я сказала правду? Тогда выслушай еще одну. Так глубоко и самозабвенно, как тебя, я никого не любила, люблю тебя и сейчас, вот в эту минуту!.. Что тебя еще интересует?
Гора содрогнулся. Спустя столько лет он получил ответ -
– на мучивший его вопрос.
– Хорошо! Хоть раз услышал от тебя правду, - пробормотал он, овладевая собой.
– Скажи, кто и зачем подослал тебя?
– Полковник Митиленич! Все, что я сказала, чистая правда, не так ли? Я и впредь намерена говорить правду. Сама не понимаю, чего он хочет! Подослал меня, чтобы я наплела тебе с три короба: будто, узнав от Ашны о твоем появлении, я, в память о старой любви, примчалась сюда с роскошными тряпками, провизией, необходимыми тебе для дальнейшего пути. Ей-богу, не знаю, чего он добивается... Я только надеюсь, что в случае ареста ты останешься мужчиной и рыцарем, каким был и есть, - не выдашь меня!
– Кто это купил, на какие деньги?
Цезарева от души рассмеялась:
– Я, кто же еще, на деньги Санцова! Важно, чтоб ты сел в поезд прилично одетым! Он что, не может взять тебя в тряпье?..
"Митиленич подстроил кражу для того, чтобы я непременно зашел к Ашне, не сворачивая с намеченного пути. Теперь он при помощи Полины отряжает меня в дорогу одетым и сытым. Отряжает, чтобы я не изменил направления. Митиленичу, вероятно, и в голову не приходит, что эта карга может выложить мне правду... Самое забавное, что у меня и в мыслях не было менять направление, а Митиленич болты рвет!.."
– Еще один вопрос, - обратился Гора к Полине.
– Как Митиленич заставил тебя пойти на эту встречу?
– Мы у него в руках, я и Санцов. Он знает, что я сбила пешехода, а в тюрьму сел Ашна, понятно? По-моему, больше у тебя не должно быть вопросов. Самое время поужинать, отоспаться, а завтра с утра тронемся в путь. Знаю, тебя ограбили и ничего, кроме саней, не оставили. Получишь всё, что нужно.
Цезарева кликнула Ашну, отдала кое-какие распоряжения и взялась подавать ужин.
"Ну, знаешь, если ты столько времени угрохал на эту музейную редкость - стерву Лину, то освежи в памяти и других женщин из своего прошлого... Любимых?.. Нет, других, мимолетных... Тогда давай о Вальках, их скопилось целых шесть... Послушай, не все были шлюхами, первая, факт, была порядочной. Вторая - да, не спорю, но... Ладно, с которой начнем? С любой, лучшего развлечения не придумаешь!.. Тогда с Вальки из Джанкоя!.. В какой последовательности, хронологической? Нет, по выбору души. Мусор нужно сгребать в кучу!.. Да не мусор это, а люди, люди, раздавленные жизнью. Пятеро из них, по крайней мере. Их ли это вина? Ладно, ладно. Валька из Джанкоя, пожалуй, больше интересна тем, что она - плод фантазии Бекира-циника, а сам Бекир чего-нибудь да стоит, хорошее развлечение... Впереди еще четыреста километров, любезный Гора... Как говорится, с таким скарбом!.. Богу спасибо скажи, что есть у тебя скарб... Что-то ты стал перескакивать с одного на другое. Может, с головой что не так?.. Да я не об этом! Не знаю, хватит ли сил или нет... Ха-а, вспомни: "Но человек есть нечто, которое должно превозмочь!" Мне не попадал "Заратустра" на грузинском. Как же эта фраза звучит по-грузински?.. Есть, в конце концов, предел - я прошел две тысячи километров... Это по кочкам да ухабам!.. Пусть так, разве мало? А другие больше смогли? Хочешь оправдать свое желание пойти на компромисс. Так?.. Вот районный центр. Конюшня, больница и пара пьянчуг в белых халатах тебе гарантированы. Пациент-рекордсмен!.. Постой, постой! Не забывай, что основной принцип побега: жить! Только идиоты бегут, чтобы умереть. Прикинем, сумеем ли мы при нынешнем состоянии здоровья одолеть оставшиеся четыреста километров. Ноги болят. Зубы, вернее, десны ноют - цинга. Ее еще скорбутом называют. Ладно, Бог с ней. Суставы в бедрах ломит, мочи нет. Тоже, по-твоему, авитаминоз? Не знаю, но от хвойного отвара меня уже наизнанку выворачивает... Я вот что говорю: может ли так случиться, что я заявлюсь в больницу, меня примут, потом явятся оперативники и заберут?.. А ты возвел Митиленича в председатели общества милосердия?.. Не навлекай беды на свою голову... Может, все-таки оставят в больнице, подлечат, а там, глядишь, дам деру - я же везучий... Везучий до поры!.. Есть над чем подумать... Но выздороветь с их помощью, а потом сбежать - в этом есть свой смак! Хорош был бы финт!.. Ты ищешь оправданий своей слабости. Плоть понуждает. А ты прислушайся к душе! Думай о чем-нибудь другом, тебя ждет Валька из Джанкоя... Подождет. Я почти довел дело до конца... И ты поверил, что я обращусь в больницу? Я только рассматриваю возможность... Ладно, ладно. В три дня раз по Вальке - вот тебе и восемнадцать дней... Начнем. Первая - Валька из Джанкоя. Списанная шлюха. Как говорят при оценке оборудования, морально и физически изношенная. Ее выписал Бекир из крымского города Джанкоя. По мне, цинизм профессия, и Бекиров был по профессии циником. Взять хотя бы случай с Акопом. В лагерях и вообще в местах заключения отношения между мужчинами и женщинами завязываются несколько необычно. Эта история произошла в Норильске, не так ли? Да, в Норильске, на строительстве города. Мужская и женская зоны были разделены колючей проволокой. То есть мы видели друг друга, даже беседовали, если можно назвать беседой перекрики... Короче, короче, любезный Гора... Да, знакомство и дружба начинаются с перекриков выясняются данные, самые различные: имя, фамилия, из какого города и прочее. После этого из зоны в зону перелетают камешки, обернутые письмами и перевязанные шпагатом. Иногда в письмах содержится просьба найти желающего переписываться! Ничего удивительного, людям свойственна потребность общения, тем паче тянутся друг к другу мужчины и женщины... Так вот, уважаемый, за письмами следуют подарки. С женской стороны обычно летят вышитые думки, носовые платки, какая-нибудь мелочь; с мужской - сработанные в лагере украшения или малая толика денег. Потом налаживаются постоянные отношения, которые в основном выливаются в обоюдную поддержку... Словом, без преувеличения можно сказать, что для заключенного такая переписка имеет жизненно важное значение. Была переписка и у Бекирова. Об этом знал цирюльник Акоп, потому как Бекиров давал ему пару раз почитать письма от своих зазноб. Эти послания привели Акопа в такой восторг, что он, занимаясь своими клиентами, ни о чем другом не мог говорить. Как-то раз он попросил Бекирова найти и ему кого-нибудь, с кем бы он мог переписываться. Бекиров охотно согласился и даже сам продиктовал ему первое письмо. Ответ не заставил себя ждать, завязалась переписка, и, пользуясь словарем сентиментальных романов, душа бедняги Акопа, жаждавшая страстей, завязла в ногтях любви. Обязанности почтальона взял на себя Бекир. Как известно, удовлетворение подобных чувств требует денег. Акоп положил своей возлюбленной пятьдесят рублей в месяц. Для цирюльника сумма не разорительная, поскольку профессия брадобрея в лагере денежная, каждый клиент оставит по рублю. Словом, небо было солнечным и голубым до тех пор, пока в Акопа не вселился червь сомнения, нет ли тут подвоха. Он послал своей сударке письмо через другого почтальона, и... Да-а, мне довелось увидеть то, что может выпасть на долю смертного, разве что при большом везении, да и то раз в жизни, не больше, потому как подобные зрелища относятся к категории неповторимых: распетушившийся Акоп-брадобрей с двумя опасными бритвами в руках бегал из барака в барак и диким голосом вопил: "Где этот татарин?!"
Дело в том, что Бекир Бекирович Бекиров, наряду с обязанностями почтальона, исправно исполнял и любовные обязанности Акопа-брадобрея, к тому же в течение всех этих шести месяцев прикарманивал его денежки. История кончилась тем, что цирюльник получил утешительное письмо из женской зоны с уверениями, что его зазноба всегда вовремя и в полном размере получала любовные подношения и что теперь у нее вышел срок, ничего не поделаешь, а все остальное - сплетни, пустые наговоры. Письмо пролилось бальзамом на душу брадобрея, его "общественное реноме" было восстановлено. Справедливости ради нужно сказать, что цинизм Бекирова имел под собой основания... Бекиров, сын крымского татарина, в годы фашистской оккупации, мальчиком лет тринадцати-четырнадцати, удрал от своих родителей, людей интеллигентных, и пробрался на румынский пароход. Беспризорный
Борьба за выживание выработала в нем цинизм, подавивший врожденные качества. Вернулся он уже полнолетним, заматеревшим в нужде. На его земле процветало чужое семя, родные, да и весь народ, были сосланы в Среднюю Азию. Пожил он тут немного и, не имея за собой никакой вины, разделил участь всех возвращенцев. Бекиру дали десять лет. Он был шутником, острословом, но, коль скоро не верил людям, его юмор выливался в цинизм.
Эпизод с Валькой из Джанкоя следовало бы внести в учебники цинизма всех народов и времен, а может, и в книгу Гиннесса. Мы работали в каменоломне, в Восточной Сибири, дробили щебень, производили и другие строительные материалы. Прораб передоверял мне дела, а сам где-то пропадал до вечера. Работало целых двадцать бригад - до тысячи заключенных. Баба ну, где ее возьмешь, но иногда нам удавалось проводить баб в те зоны, где работы шли только днем. Вот как это делалось. Если за территорией зоны появлялась какая-нибудь краля, златоуст из заключенных вступал с ней в переговоры. Результаты, естественно, зависели от нее, она могла ответить на красноречивые зазывания словом, письмом или даже любовью. Всяко бывало. Если на предложение мужчины она отвечала согласием, тогда препятствия ей были нипочем. А предложение было вот каким. Ночью рабочая зона пустовала. Зэк готовил надежное укрытие, чтобы никто не смог его обнаружить, и сообщал даме своего сердца точное местоположение, разумеется письменно, а не перекрикиваясь. Это трудное дело, потому как провернуть его надо тайком от конвоя и надзирателей, что очень не просто, а потом, не исключено, что может настучать кто-нибудь из лагерников; когда встреча наконец оговаривалась, дама приходила в укрытие и ночевала там. Наутро конвой приводил заключенных, проверял вместе с надзирателями зону и, убедившись, что все в порядке, приступал к делу: одна часть конвоя занимала места на сторожевых вышках, другая - пересчитывала заключенных в зоне. Все. "Влюбленные" в течение целого дня оставались наедине! Вечером конвой угонял заключенных в лагерь, а дама отправлялась восвояси, но при желании могла наведаться и на следующий вечер. Голь на выдумки хитра. Затея частенько терпела неудачу, но последствия были пустячными: дама должна была за двадцать четыре часа поменять местожительство, то есть удалиться от данного населенного пункта не менее чем на двадцать километров. Собственно, при определенном накале чувств преодолеть эти двадцать километров труда не составляло. Короче, нет ничего невозможного, и Бекир Бекирович Бекиров построил свой план именно на этой возможности... Интересно, почему все называли его по имени, отчеству и фамилии? Он был совсем молодым, лет двадцати пяти-двадцати шести, краснощеким, всегда веселый... Откуда мне знать! Да, однажды он сказал, что у него в Джанкое есть на примете проститутка, можно бы ее выписать. Я принял его слова за шутку. Прошел месяц или больше. Как-то раз мы вошли в зону, Яков Абрамыч Шерман открыл, по обыкновению, свою инструменталку, намереваясь начать выдачу инструмента, но, несмотря на сильное недовольство присутствующих, вынужден был тотчас закрыть ее. Примчавшись ко мне, он шепнул на ухо: "В инструменталке баба" - и, потрясенный, вперился в меня. Что мне было делать? Никто не видел, говорю? Он покачал головой. Начнешь раздавать инструмент, заметят - спрашиваю. Нет. Тогда ступай, раздавай, говорю. Он ушел, у меня в голове молнией мелькнула мысль: не бекировская ли это шлюха? Послал кого-то за Бекировым. Он не выказал особого энтузиазма: пусть остается. В те времена зарплату лагерникам давали на руки, так что в зоне деньги водились. Бекиров учел этот факт и стал сдавать Вальку напрокат. Валька из Джанкоя оставалась в инструменталке денно и нощно. Дело оказалось прибыльным. Бекиров по уговору обеспечивал красотке личную гигиену, пропитание и двадцать пять рублей с каждого клиента, что и исполнял неукоснительно. Правда, установленная им такса исчислялась стольником, но подобная безбожная эксплуатация, к тому же в условиях социализма, объяснялась Бекировым высокими накладными расходами: проездными, командировочными и прочее... Помимо того, что Бекиров полностью обеспечивал эксплуатируемую особу, он еще и оплачивал "веселый" Валькин труд, когда случалось по дружбе приводить к ней своих приятелей за просто так. Если еще учесть, что автором идеи Валькиного приглашения был сам Бекиров, приходится признать, что он по-своему был прав. Но Валька из Джанкоя, то ли жадность ее обуяла, то ли обострилось чувство протеста против социальной несправедливости, завела себе "левых" клиентов: чего, мол, этому татарину стольник платить, когда я и за пять червонцев могу обслужить. Бекиров счел этот выпад оскорбительным для своего престижа, впал в ярость и пригрозил своему "средству производства": "Еще раз позволишь себе такое, попомнишь кузькину мать!" По моему с Валькой наивному разумению, это были пустые угрозы. Что он мог ей сделать? Ровно ничего. Посему Валька гнула свое. Гнула и в один прекрасный день влетела ко мне в таком гневе, что рядом с ней Акоп-брадобрей показался бы улыбающимся херувимом. Эта тщательно законспирированная особа вопила так, что часовой на вышке взялся за телефонную трубку - сообщить в штаб, что в зоне убивают женщину! Бекиров только вышел от Вальки, сидел у меня и, я уверен, ждал эффекта от своего там пребывания. Девка истошно кричала: "Что мне теперь делать!" Бекиров сидел, погруженный в свои мысли. Попервоначалу я решил, что он ищет способ помочь ей. Какое там! В ответ на Валькины крики он вымолвил одну-единственную фразу: "А что я тебе говорил?!" Сбежались надзиратели, Вальку волоком поволокли в караулку, а она все не могла уняться. "Что ты ей сделал, черт?" - спросил я Бекирова. "Что заслуживала!" - мрачно отрезал он. Уже вернувшись из карцера, Бекиров рассказал: тешась с Валькой любовью, он надел на свой член половинку яичной скорлупы и затолкал ее Вальке в чресла! Я опешил. Что это? Безграничное презрение или равнодушие? Может, и то и другое... А сочетаются ли они? Эти Вальки меня почему-то здорово занимают... Странно, с чего бы?..
Среди них есть такие, что, кроме гадливости, никаких других чувств не вызывают. Что же тебя занимает?.. Не знаю, может, мне не по себе от этой встречи с мерзавкой Линой!"
Гора сдержал слово, в течение трех суток и близко не подпускал к себе ни одну из Валек. На четвертый день погрузился в воспоминания.
"Значит, так - вторая Валька. В Белоруссии, в Минске, во внутренней тюрьме МГБ я то ли провинился, то ли нет - точно не скажу, но на меня надели наручники и повели вниз, в карцер. Там, в коридоре, приказали повернуться лицом к стене - я догадался, кого-то выводили, освобождая камеру для меня. Мне удалось подсмотреть, это была женщина, ее завели в соседнюю камеру. В освободившуюся втолкнули меня и сняли наручники. Камера, как и повсюду, являла собой стандарт, разработанный научно-исследовательским институтом Министерства госбезопасности СССР полтора метра на три, маленькое оконце с выбитым стеклом и складными нарами с висячим замком. В камере было градусов пятнадцать мороза, тьма кромешная. Как видно, представительнице прекрасной половины человечества облегчили страдания - перевели в камеру с застекленным окном, а мне, представителю менее прекрасной половины, любезно предоставили возможность разделить ее прежнюю участь. Ясное дело, я стал ходить из угла в угол. Ни сесть, ни встать. Ходил, ходил. Все равно продрог, оправиться хотелось ужасно. Подошел к параше, прикрытой куском дикта. Наклонился снять крышку и увидел что-то округлое, продолговатое, мерзлое как камень. Я не понял, что это. Снова стал расхаживать взад-вперед. Чуть погодя из соседней камеры послышался женский голос:
– Эй! Ты кто?
– Какой, дескать, ты масти?
– А ты?
– откликнулся я. Мой ответ означал, что я не вор.
– Валька-Чайка!
– представилась соседка. Я расспросил, по какой статье она сидит, разумеется, после того, как выложил свою подноготную. Валька-Чайка загудела в тюрьму за то, что пырнула ножом начальника паспортного стола. Пырнула, поскольку тот припозднился с выдачей паспорта после ее очередного освобождения.
– Слушай, фрайер! Ты там у себя ничего не видел?
– обратилась ко мне Валька-Чайка.
– А что?
– На параше ничего не видел?
– Видел. Что это?
– решился я удовлетворить свое любопытство.
Валька от души расхохоталась:
– Угадал?
Я подошел, еще раз посмотрел. Как будто понял, что это, но не решился облечь в слова свою догадку.
– Нет, - промямлил я.
– Говно!
– крикнула она и разразилась хохотом.
Не стану скрывать, я растерялся. Как тут не растеряться, когда я и колбасы никогда не видел такого диаметра. Что тебе солтисон!..