Гора Мборгали
Шрифт:
– Гора!.. Как же, знаю.
– Мой собеседник с трудом сдерживал распиравшее его любопытство. Убедившись, что сумел сохранить достойный вид, он как бы между прочим сообщил: - Я Сила. Ты, верно, слышал.
– Он смотрел на меня такими умоляющими глазами, что, ответь я отрицательно, он бы расплакался.
– Слышал, - соврал я.
– Тебя куда?
– Не знаю, нас, воров, загребли из четырнадцатого штрафного.
Нашлась же в Советском Союзе сотня людей, и не одна, которая волочила вместе с Лениным бревно на пресловутом субботнике. Так и в лагерях: дерзкий побег не только тема, одна
Взобравшись на нары - он занимал место надо мной, - Сила принялся без умолку болтать, изо всех сил стараясь произвести на меня впечатление матерого вора в законе. Дудки! Он был скорее пристяжным, вором от него и не пахло - опытный зэк с полувзгляда определяет масть, со временем вырабатывается нюх. Во всех распределителях есть спец, который, не расходуя слов, одним движением пальца разбирает прибывший этап по мастям. Мог ли я ошибиться!
Сила долго еще рокотал. Потом наконец умолк, вероятно, задремал. Прошло время, заскрипели доски, и Сила, спрыгнув, объявил:
– Пойду поиграю, развлекусь маленько. Вишь, вон там, у воров берлога, играют без передыху... Ха-ха-а, воры, как же! Там воров, раз-два и обчелся. Остальные - черти с мутного болота.
Прошло несколько часов. Раздалось мурлыканье, совсем близко. Это явился Сила с увесистым узлом в подхват - тряпьем, сложенным в ношеную рубашку и рукавами же рубашки завязанным. Закинув узел на нары, он влез и принялся разглядывать, перебирать выигранные вещи, при этом он, на манер зарубежных певцов, а может и лучше, напевал хриплым голосом. Я чувствовал: он с нетерпением ждал, когда я заговорю с ним.
– Что, снова напал на фрайеров?!
– попытался кто-то подольститься к нему в надежде поживиться чем-нибудь из выигранных вещей.
Сила сделал вид, что ему нипочем комплимент, и подозвал льстеца:
– Поди сюда, оголец!
"Оголец" оказался старым паралитиком с перекошенной губой и скукоженной правой половиной тела.
– На, бери, не жалко!
– Сила торжественно протянул "огольцу" пару носков, достал из-за пазухи деньги, пересчитал их: - Вот двадцать пять рублей, отнеси их Сойке, он знает! Спрячь подальше, не нарвись на собак, отберут. Ступай. Бегом.
"Оголец" и впрямь устремился бегом - одной ногой он ступал нормально, другую приволакивал, поэтому "в беге" ему приходилось чаще перебирать парализованной ногой.
Сила красочно, со смаком расписал, как ему удалось до нитки обобрать "чертей с мутного болота". Доложил и о том, что выиграл сорок восемь рублей и шмоток, почитай, на пару тысяч. Цена лагерных шмоток, мягко говоря, условная. Обычно, когда речь заводят об их стоимости, имеют в виду игровую стоимость, а не за сколько их можно толкнуть. Это на самом деле тряпье, покупателя на него не найти даже перекупщику, поднаторевшему в своем ремесле, но для игры они годятся. За ветхие штаны, что просят
Посланец вернулся, извлек из-под рубахи завернутый в ветошку "мерзавчик" и протянул его Силе. Тот вышиб пробку и прильнул губами к горлышку. Не знаю, болезнь это была такая или так от рождения были устроены его кишки, но я слышал не только то, как он глотал, но и то, как спускалась жидкость до желудка и дальше. Оставив самую малость на донышке, он протянул мне пузырек:
– Пей, интеллигент!
– Не хочется.
– Мне действительно не хотелось.
– Не хочется?
– с сомнением переспросил он.
Я промолчал, и тогда Сила торопливо опорожнил пузырек - дескать, не передумал бы. Опорожнил и зарокотал. Он рассказывал о своих выигрышах, вкрапливая в них сведения автобиографического характера. Затем спрыгнул и объявил:
– Пойду корешей повидаю, может, какого-нибудь фрайера наколю.
В лагерях частенько случалось заключенному, выпив пару глотков водки, мыкаться из барака в барак, нарываясь на драку. Был и стимул для этого: если ты мог позволить себе купить водку - значит, ты судьбою меченный! Мыкался лагерник, раззадоренный хмелем, рвался в драку. Не случалось затеять ее с кем-нибудь из заключенных, цеплялся к надзирателю, пока не оказывался в карцере, зато это приключение работало на его авторитет.
– Не ходи, ввяжешься в историю, - посоветовал я, зная наперед, что он не станет меня слушать.
– Я?
– удивился Сила и пошел. Сделав шагов десять, остановился, задумался, вернулся.
– Интеллигент, тут двадцать три рубля, спрячь хорошенько... Я скоро вернусь.
Он припозднился. Я справился о нем. Дай-то Бог, чтобы все мои предсказания так сбывались... Сила пристал к какому-то офицеру: ты, дескать, кривой на один глаз. Тот, вероятно, пропустил бы мимо ушей поклеп, но в нос ему ударил запах водки...
Трое суток!
Силе заранее был известен финал прогулки, иначе зачем бы он стал оставлять деньги?
Клеветник-визитер вернулся на следующее же утро. По счастью, в тот вечер воры насмерть сцепились с "суками", возникла нужда в свободных карцерах, и поддавшего накануне постояльца попросили освободить апартаменты.
Оставшуюся часть дня Сила посвятил отдыху, восстановлению формы. Время он в основном провел в окрестностях кухни, но чуток перебрал с кашей, крупа оказалась гнилой, и Силе пришлось извиняться передо мной: "Ни моя вина, живот сводит! Еще бы в руках палачей!"
Вечером он пересчитал деньги, отметил, что нужно бы пополнить кассу, и отправился играть. Силе свойственно было оповещать всех о своих намерениях. Рокотал он неумолчно, но правды ради нужно отметить, рассказчиком он был хорошим.
Сила ушел, но через час влетел, крайне взволнованный, сгреб все тряпье, какое было, и умчался. Вернулся он поздно вечером, и возвращение его было печальным. Он не пришел, а приполз в одних замызганных трусах, зато с бабочкой на шее. Он не мог ее снять, поскольку играл на это, такова была ставка: в случае проигрыша он должен был раздеться до трусов и оставаться с бабочкой на голой шее. Тут не отвертишься.