Гора Мборгали
Шрифт:
Влез Сила на нары, до меня донеслись всхлипывания. Сила плакал! Сначала - без слов, потом сопровождая рыдания горькими причитаниями. Лично мне прошлое Силы открылось в основном из этих причитаний.
В юношескую пору судьба привела Силу в отряды Нестора Махно. Сила объяснял этот шаг так: в те времена иначе не получалось, нужно было непременно держать чью-то сторону. Лично я убежден, Силу к Махно привели не убеждения, а жажда поживиться и жизнь сохранить. Его обязанности в войске Махно сводились к следующему. Обоз родоначальника украинского анархизма числил, помимо прочего, вместительную повозку сахара. Когда войско разбивало лагерь где-нибудь поблизости от еврейского местечка, Сила шел туда и предлагал сахар. Поторговавшись и договорившись о цене, он приводил с собой покупателя и показывал ему товар. Бывали случаи, когда ему удавалось сбыть сахар вместе с повозкой и запряженной в нее лошадью. Рассчитавшись с Силой, евреи забирали повозку, а в нескольких верстах их поджидал отряд махновцев, отбирал товар и возвращал его в обоз. Эта практика длилась
Он не знал.
Как бы то ни было, в двадцать девятом году Сила схлопотал десять лет, а поскольку у него был нюх, он тотчас смекнул, что человеку с его биографией лучше всего отсиживаться в тюрьме мазуриком. С тех пор он строил из себя бывалого вора, и иногда, представьте, у него это получалось.
Пока я не приступил к следующей части биографии Силы, то есть к истории с гармонью, отмечу, что бабочку с шеи он снял благодаря мне. Я дал ему новенькую украинскую рубаху, подаренную Славой Нагуло. Он сел, сыграл, выиграл. Снова напился, пошел мыкаться по баракам. Дьявол заманил его в "сучью" зону. Там, как выяснилось, Силова пропаганда воровских законов привела аборигенов в такую ярость, что я едва узнал его по возвращении так его отлупцевали. "Суки" сочли его мертвым и только поэтому отцепились, иначе не миновать ему проволоки на ногах. Что касается гармони, об этом лучше рассказать от лица Силы:
– Что я за человек! Будь у меня капелька ума, не вцепился бы в эту гармонь! Вон сколько фрайеров с деньгами, тьма-тьмущая. Где их только откопали, всех этих старикашек, инженеров и профессоров?! К нам на "Беломорканал" их пригнали табуном, все как один в пальто с меховыми воротниками из каракуля и выдры, в очках в золотой оправе. Я себя чувствовал как в харьковском ломбарде! Стоило пальцем ткнуть - они сразу все с себя снимали. А я, дурак, позарился на гармонь! Люди банк брали и получали за это пять, ну, от силы, восемь лет. А мне за гармонь - десять?!
Дело тут было не в гармони, проступок квалифицировался как лагерный бандитизм. Есть такое юридическое понятие, тянет на десять лет. Какому-то зэку дали в качестве премии, как передовику труда, гармонь. Сила вознамерился отнять ее. Владелец уперся. Сила пырнул его ножом в ягодицу случай этот пришелся на тридцать третий год. Дата освобождения отодвинулась до сорок третьего. Жизнь полна неожиданностей, Сила знал об этом, но предположить, что его ждет амплуа политического заключенного, никак не мог. Когда лагеря переполнились контингентом тридцать седьмого года, пронесся слух, что Гитлер дал испить Сталину с Ежовым такого яду, что оба спятили и стали уничтожать собственных друзей. Мог ли прийти к иному заключению лагерный интеллект тех времен?! Прослышав об этом, Сила неосмотрительно брякнул: "Хоть бы дали им такого зелья испить, чтоб они оба ноги протянули". Хотели расстрелять. Потом учли малограмотность и удовольствовались "червонцем". Силе полагалось выйти в сорок седьмом, через восемнадцать лет. В сорок пятом он хлобыстнул палкой надзирателя, прибавил себе еще "червонец"...
Я встретился с ним в пятьдесят втором, мы пробыли вместе полтора месяца. Меня вызвали. Я попрощался с Силой. Знал, куда меня ведут. Пошел, присоединился к другим. Поодаль собирали лагерников, чтобы вести на работу... Вдруг поднялась суматоха, гогот - надзиратели волокли Силу.
– Вы не заставите меня, я в жизни не работал! Я вор и вором умру!.. А сапоги пусть чистят ваши жены-бляди!.. Вон кошкоеды - выводите их, пусть они вкалывают!
– грохотал он густым басом.
Я не разглядел, отпустили Силу или он ускользнул, я только видел, что он припустил как заяц, продолжая издали материть надзирателей. Мне и в голову не приходило, что доведется когда-нибудь снова свидеться с ним, однако через год судьба свела нас на полуострове Таймыр, на строительстве города Норильска.
Меня перевели из одного лагеря в другой. Здесь, как и в прочих местах, зэков, возвращавшихся с работы, обыскивали так: заключенный раздевался и стоял нагишом, пока шмонали сначала одежду, потом его самого. В условиях Заполярья эта процедура, естественно, производилась в крытом помещении, поскольку тюремщикам нужны были рабочие руки, а не больные с воспалением легких. Подошел мой черед, я разделся. Стою, жду. И тут я впервые за время заключения увидел профессионального чистильщика обуви! Он сидел в углу на колоде, в кресле перед ним восседал офицер; чистильщик работал с удивительным мастерством и блеском. Я, вроде Ашны, испытываю особое уважение к профессионалам, именно их я считаю элитой человечества... Меня обыскали, я оделся. Чистильщик посадил в кресло человека в хромовых сапогах - привилегированного зэка, чекистского холуя. Я подошел к чистильщику, он на мгновение поднял голову, и я с изумлением узнал Силу. Мне припомнилось, как
– Сила, здорово, как ты?
– Бог свидетель, я обрадовался ему.
Сила вскинул на меня глаза и, смутившись, выдавил:
– Я умею варить ваксу... Лучшую ваксу...
Вот как жил Сила. Сидел, драил ботинки, копил денежки, рубль к рублю. Сколотив семьдесят пять рублей, совал нарядчику взятку - двадцать пять рубликов, и его отправляли в город на стройку с какой-нибудь бригадой. Там Сила договаривался с шофером, тот доставал ему за пятьдесят рублей пол-литра спирта. Сила выпивал и начинал склонять слоны[13], после чего надзиратели волокли его в карцер. Больше двух суток Сила никогда не сидел, он был нужным человеком - начальник лагеря страдал комплексом надраенных сапог. Вышвыривали Силу из карцера, и все начиналось по новой.
Однажды кто-то из лагерников заскочил в хижину бригады Лео Анчабадзе сказать, что бедняга Сила замерз возле бетонного завода, там, где бревна валяются. Я содрогнулся, бросился бежать.
Сила лежал навзничь на бревнах с примерзшей к рукам пустой бутылкой из-под спирта, лицо и ворот были в блевотине.
Беда стряслась с Силой на двадцать четвертый год его непрерывного заключения. Что было делать? Я взвалил его на спину и понес в медпункт. Там равнодушно констатировали, что Сила предпочел отправиться в лучший мир. Я воздел руки и громко, во всеуслышание, взмолился: "Господи, отпусти грехи по части сахара, гармони и других соблазнов рабу своему Силе, ведь он был продуктом государства и общества, созданных волею Твоею..."
Неприятный осадок от встречи с Полиной Цезаревой долго мучил Гору. К тому же в воздухе несколько раз появлялся вертолет, без сомнения следовавший его маршрутом, что тоже, естественно, не располагало к веселью. Выходило, что контакт Цезаревой с Митиленичем уже состоялся. Нужно было свернуть с дороги, вернее, с реки, затаиться на несколько дней и потом идти только по ночам. Груз - дары Цезаревой - "потяжелел". Воспоминания, даже забавные, тоже не могли поправить настроения. До встречи в условленном месте оставалось много дней, больше нужного. Поэтому Гора позволил себе свернуть в лес, устроиться в берлоге и полежать в ней до ночи. Вертолет покружился и улетел. Гора дождался сумерек, вытащил сани на ледяную гладь реки и двинулся дальше.
"Знаю, Митиленич, что у тебя на уме. Воображаю, в какую ярость ты впадешь, когда обнаружишь, что я ускользнул от тебя. Ничего не поделаешь, я мужчина и должен довести до конца свое дело... Ты доводи свое... Я приду в то место, где ты будешь ждать меня, приду, но ты сядешь в лужу, - увидишь, так оно и будет... Я всего раз видел тебя, но запомнил, и знаешь, кого ты мне напоминаешь?.. Михаила Михайловича Колоснова... Только внешне. Доведись тебе побывать в тюрьме, ты, пожалуй, стал бы другим, не таким, как Колосков... Тюрьма полна Колосковых, опустившихся интеллигентов. Это - в основном бывшие большие люди... Сам он так представлялся: "Бывший главный инженер Главснаба Совета Министров СССР". Начальствовал в упомянутом учреждении Лазарь Михайлович Каганович. Это была одна из его должностей. Любовница бедняги Колоскова, супруга первого секретаря одного из московских райкомов, вдруг призналась мужу в своей неверности уже после того, как ее роман с Колосковым лопнул. Колосков получил двадцать пять лет, за "бытовое разложение", срок основательный, ничего не скажешь. Он сидел и все время что-то писал. Раз я спросил его, чем это он занимается на досуге. Он на полном серьезе объяснил: "Должен доказать, что мой следователь агент американской разведки!.." В ту пору бывшие шишки собирались в отдельные бригады, их направляли на легкие работы. Колосков нажимал на какие-то кнопки - это и была его работа, как будто чистая, однако спал он все равно в носках, стало быть, с черными от грязи ногами - он вообще не мылся. Однажды я и Котэ Кахидзе, бригадир этих шишек, сидели после работы, играли в нарды. К нам подошел Колосков и, едва не плача, пожаловался на то, что ему не дают хлеба! Котэ объяснил, что люди выполняют его распоряжение. "Ступайте, искупайтесь, тогда получите". Колосков молча помчался в баню. Мне стало жаль его, но Котэ считал, что надо заставить Колоскова хоть раз стать под душ! Местность изобиловала горячими источниками, лагерная баня была просторной, душей на тридцать, в ней всегда была теплая вода... Колосков вернулся через несколько минут, по лицу его стекали черные струйки. Котэ поднял на него глаза: "От него все равно толку не будет" - и велел выдать ему хлеб... Если не ошибаюсь, Колосков освободился по реабилитации. Мы узнали стороной, что он там и ушел в носках, с черными подтеками на лице... Гора, что ты выматываешь душу, сдался тебе весь этот мусор, изжеванный вонючим ртом и зубами. Дело, как говорится, заладилось. Мы шагаем сами по себе, Митиленич сам по себе. Пусть гонит, сколько влезет, свои вертолеты, оборудованные самыми современными приборами, он ведь только и хочет, чтобы моя поимка зачлась ему за артистизм: словил, как хотел и где хотел! Поглядим - увидим!.. Потому, любезный, прибавь шагу. Лед толстый не проломится! Нечего портить себе настроение, а через него и организм, поразмышляем о приятном... Как хорошо думается во тьме... Хотя... Когда я закрываю глаза, прошлое встает как в тумане, я не могу припомнить даты, фамилии, имена. А ты не закрывай глаза! Погоди, о чем повспоминаем? Об Испании? Да, о Томи и еще о многом, не так ли?"