Горбачев. Его жизнь и время

Таубман Уильям

Если бы “брежневцы” знали тогда об истинных помыслах Горбачева, они бы не удостоили его такого доверия. Летом 1968 года он, как и требовалось, публично осуждал чехословацких реформаторов и одобрял на словах советское вторжение. 19 июля он предупреждал, что пражское руководство игнорирует “наши товарищеские советы, опирающиеся на обширный опыт нашей партии”, что, встав на “реакционную политическую платформу” и “потеряв контроль над событиями”, оно само подтолкнуло Москву к “защите социалистических достижений” в Чехословакии [364] . 21 августа – в тот самый день, когда советские войска вошли в Прагу, – он председательствовал на заседании бюро Ставропольского крайкома партии, где “целиком и полностью [одобрил] решительные и своевременные меры”, предпринятые Политбюро [365] . Но, вспоминал Горбачев, “что же кривить душой, вопрос все-таки постоянно возникал: в чем смысл этой акции, насколько она соразмерна?” [366] В сентябре 1969 года его отправили в Чехословакию в составе делегации молодых партийных и комсомольских работников. Прошел всего год после советского вторжения, и у чехов со словаками еще не прошла горькая обида: незадолго до этого визита в Брно и Братиславе проходили демонстрации, и потому

к советским “гостям” приставили круглосуточную вооруженную охрану. Глава советской делегации с затаенной угрозой сообщил Горбачеву, что он не сможет повидаться со своим старым другом Зденеком Млынаржем (через три месяца после вторжения тот оставил свои официальные должности, а вскоре его исключат из компартии). Даже новое, поставленное советскими властями правительство Чехословакии манкировало долгом вежливости: советскую делегацию встретил один только министр высшего образования. В Братиславе вообще никто из официальных лиц не явился поприветствовать гостей из СССР. В Брно, где за процессом “нормализации” все еще наблюдали советские войска, представители делегации пытались завязать беседу с рабочими, но те лишь демонстративно поворачивались спиной. Один чешский рабочий прямо на глазах у советских гостей сорвал со стены портрет Ленина. Относительно теплый прием им оказали только фермеры в словацком сельскохозяйственном крае под Кошице (именно там, как вспоминал Горбачев, во время войны его отец получил ранение). Этот визит подкрепил мнение Горбачева о советском вмешательстве: “Народ Чехословакии не принял наши действия” [367] .

364

ГАНИСК. Фонд 1. Опись 27. Дело 28.

365

Протокол заседания ставропольского бюро крайкома партии. Там же. Коробка 5. Документ 76.

366

Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 119.

367

Из интервью Горбачева автору, взятого 4 мая 2007 года в Москве.

Горбачев продолжал испытывать сомнения и после 1968 года, когда началось “закручивание гаек в идеологической сфере” и Кремль потребовал от всех советских партийных чиновников низшего звена решительных действий [368] . Еще до августа 1968 года заведующий кафедрой философии Ставропольского сельскохозяйственного института, приободренный Пражской весной и еще не вполне выветрившимся духом реформаторства в Советском Союзе, написал книгу “Единство народа и противоречия социализма”. Само название звучало довольно безобидно, но, говоря о “противоречиях” (это понятие очень любили теоретики марксизма, однако крайне осторожно применяли по отношению к СССР советские идеологи), Фагим Садыков размышлял о возможности реформ, предвосхищавших те реформы, которые спустя два десятилетия предстояло провести Горбачеву. Рукопись Садыкова обсуждали его коллеги-философы, а одна из них – не кто иной, как сама Раиса Горбачева, – написала положительный отзыв [369] . Садыков отвез свою рукопись в Москву, показал кому-то в ЦК КПСС, и в конце 1968 года книгу выпустило одно ставропольское издательство.

368

Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 119.

369

Кучмаев Б. Г. Коммунист с божьей отметиной. С. 194.

Но никакие предосторожности не спасли Садыкова. Вскоре, как вспоминает Горбачев, из Москвы поступил сигнал – “проработать” философа. И 13 мая 1969 года бюро крайкома рассмотрело книгу Садыкова: “Разделали мы его на бюро, что называется, под орех. Да, это был ‘долбеж’”. Сам Горбачев выступил, по его выражению, с “остро критичным” заявлением. Надо заметить, совесть побудила Горбачева слегка смягчить свои публичные нападки на Садыкова. Он начал выступление в спокойном, уважительном тоне, отметил, что Садыков уже опубликовал множество работ, которые, по словам Горбачева, он и для себя считал обязательными к прочтению. Свою последнюю книгу, добавил Горбачев, Садыков писал в течение десяти лет, что заслуживает всяческих похвал, но в то же время означает, что изложенные в ней ошибочные взгляды долго вынашивались и обдумывались. “В книге есть правильные положения о развитии социалистического общества”. Однако “правильные положения” чередуются там “с явным искажением”, она изобилует “бездоказательными суждениями автора”. “Мало анализа”, отсутствуют “статистические материалы, серьезные социологические вопросы”. “Общие замечания… Думаю, нет смысла говорить, так как почти все товарищи сказали, не буду отнимать время. Все подробнейшим образом изложено и сделано”. Однако он подчеркнул, что “Садыков встает на путь в отдельных случаях завуалирования взглядов чужой нам идеологии”, и осудил институтских коллег Раисы Горбачевой (разумеется, не упоминая ее имени) за то, что те дали книге оценку в “непартийном” духе и тем самым способствовали ее публикации [370] .

370

ГАНИСК. Фонд 1. Опись 32. Дело 36. Листы 75–78, 82.

Садыкова могли бы исключить из партии, могли бы обойтись с ним и более сурово. Но, как позже признавался он сам, благодаря Горбачеву он отделался лишь строгим выговором и увольнением с должности завкафедрой в Ставрополе. Вскоре после этого он переехал в Башкирию и попытался там начать жизнь с чистого листа. Позднее он переписывался с обоими Горбачевыми, а в конце 1980-х с большим энтузиазмом отнесся к горбачевским реформам. Хотя Садыкову удалось обеспечить сравнительно “мягкую посадку”, для Горбачева его участь стала “причиной переживаний”: “Я знал [его] лично [как человека] нестандартно мыслящего… Мучила совесть, что мы, по сути, учинили над ним расправу, что-то неладное творилось в нашем обществе” [371] .

371

Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 119–120; Gorbachev M. Memoirs. P. 83. О жизни и творчестве Садыкова см.: Vakhitov R. The Life and Work of F. B. Sadykov. http://nevmenandr.net/vaxitov/sadykov.php.

Партбюро, осуждавшее Садыкова, обрушилось с нападками на его утверждение о том, что одной из главных причин культа личности Сталина являлось “отсутствие у масс демократической традиции” и “недоразвитость демократических институтов”. Именно с такими утверждениями два десятилетия спустя выступит

Горбачев. Ну а в ту пору он сам уже размышлял о сущности такого строя, который полностью зависит от “большого начальника”. Почему, спрашивал он сам себя, “всякое начинание, вроде бы всецело отвечающее общественным интересам, встречается с подозрительностью, а то и принимается сразу в штыки? Чем объяснить, что система так мало восприимчива к обновлению, отторгает новаторов?” [372]

372

Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 135.

На протяжении следующих девяти лет Брежнев и его кремлевские сподвижники душили последние остатки хрущевской “оттепели”. И все-таки под конец этого периода Горбачева перевели в Москву и назначили секретарем ЦК, и вскоре он вошел в Политбюро, то есть оказался всего в нескольких шагах от самой вершины власти. Что же случилось между 1970 и 1978 годами, что подтолкнуло его наверх? И что стало с сомнениями, которые чуть не заставили его бросить партийную карьеру в 1968 году? Сумел ли он полностью заглушить их в себе на следующие десять лет? Существовал ли какой-нибудь способ бороться внутри системы за те идеалы, которыми он горел в 50-е и 60-е годы? А если его прежние колебания хоть немного давали о себе знать, то как же ему вообще дали подняться на такую высоту? Как-то раз в 1975 году Горбачева подкараулила на ставропольской улице его бывшая школьная подруга, Юлия Карагодина (она защитила диссертацию и преподавала на кафедре анатомии и физиологии). Юлия хлопотала о пенсии для больной матери, но в разговоре не удержалась и посетовала на явный застой в обществе. “Неужели ты не видишь, что вокруг происходит?” – спросила она. На что он ответил: “Я все вижу, но не все могу” [373] .

373

Козлов Р. “Я защищаю нашу юность”.

По наблюдению Георгия Шахназарова, многолетнего кремлевского помощника Горбачева, для областного партийного шефа привычка скрывать свои мысли являлась “пропускным билетом на верхний этаж Системы”. А “успешней других скрывают, что у них на уме, те, у кого [в отличие от Горбачева] там вовсе ничего нет” [374] . Вот что писал об этом сам Горбачев: “Система… старалась снять сливки”. Избранные счастливчики знали, что должны “следовать определенным правилам игры”, и, “пропуская кадры через… ‘партийный сепаратор’, система перерабатывала ‘сливки’ в свое ‘масло’”. На самый верх пробивались, как правило, руководители “более толстокожие”, “особенно не переживавшие за моральные аспекты своих действий, те, у кого совесть запрятана глубоко-глубоко” [375] . Являлся ли сам Горбачев исключением из этого правила? “Нет, все-таки, я продукт системы, несомненно”. Но “продукты” эти были очень разными. Большинство тех, кого он знал, – “самодовольные, не очень демократичные, не очень открытые, хотя были другие. Если бы одиночки были такие, как я или там кто-то, то перестройка бы не началась” [376] .

374

Шахназаров Г. Х. С вождями и без них. С. 406.

375

Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 122.

376

Из интервью Горбачева автору, взятого 4 мая 2007 года в Москве.

Оказавшись на посту первого секретаря Ставропольского крайкома, Горбачев в первые несколько лет полагал, что экономические и прочие неудачи происходят “из-за нерадивости и некомпетентности кадров, несовершенства каких-то управленческих структур, пробелов в законодательстве”, но постепенно стал делать выводы, что “причины низкой эффективности лежат глубже”. Под этим “глубже” Горбачев подразумевал возникшую в те годы чрезмерную централизацию экономики: все важные решения принимались исключительно на самом верху. В результате ему, как и остальным первым секретарям обкомов, приходилось мотаться в “бесконечные командировки в столицу”, “ублажать московских чинуш”, вести уговоры, вступать в “брань с управленцами, когда обращение чиновников принимало хамские формы”. “Сложившаяся сверхцентрализованная система, пытавшаяся распоряжаться всем из центра в огромном государстве, сковывала жизненную энергию общества” [377] . Значительно позже, уже заняв пост высшего руководителя страны, Горбачев решится копнуть еще глубже – и найдет корни тех проблем, с которыми он сталкивался в Ставрополе, в самой сущности советского государственного социализма, то есть в монополии коммунистической партии на политическую и экономическую власть.

377

Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 142–145; Gorbachev M. Memoirs. P. 93–95.

Разобраться в этом ему поможет целый ряд крамольных книг, написанных “левыми” западными авторами. Их переводы на русский язык выпускало крайне ограниченным тиражом московское издательство “Прогресс”. Эти книги Горбачев сумел раздобыть, еще когда был первым секретарем крайкома. Много лет спустя он уверял, что некоторые из них до сих пор стоят у него на полках, например “Параллельная история СССР” Луи Арагона, “За французскую модель социализма” Роже Гароди, “История Советского Союза” и “История марксизма” Джузеппе Боффы, а также книги о вожде итальянской компартии Пальмиро Тольятти и знаменитые тюремные тетради Антонио Грамши [378] .

378

Там же; Ibid.

Французский поэт и прозаик Арагон, хотя и поддерживал коммунистическую партию, критически относился к Советскому Союзу, особенно после 1956 года, когда Хрущев выступил с разоблачением Сталина. Французский философ Гароди позднее отвернулся от коммунизма и обратился в католицизм, а еще позже, в 1982 году, принял ислам. Боффа был итальянским коммунистом, специалистом по СССР и придерживался независимых взглядов. Грамши, один из основателей итальянской коммунистической партии, позднее арестованный по приказу Муссолини, являлся одним из крупнейших мыслителей-марксистов XX века. Его понятие “культурной гегемонии” пришло на смену более грубым представлениям о том, как капитализм удерживает общество в своей власти. Грамши делал особый упор на то, что рабочие должны становиться интеллектуалами (именно это и произошло в жизни самого Горбачева), и проводил различия между политическим обществом (государством) и гражданским (общественными организациями и институтами), что предвосхищало позднейшие попытки Горбачева демократизировать первое путем построения второго.