Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Все выглядит достаточно просто: вы заботились о моей дочери почти с самого ее рождения, и она никогда вас не покидала?
— Никогда, сударыня.
— Поэтому вполне естественно, что она находится в вашем доме. У вас, разумеется, есть слуги?
— Когда вашей дочери исполнилось двенадцать лет, сударыня, я взял к себе в дом старую и преданную служанку вашего первого мужа, госпожу Франсуазу.
— Франсуазу Берришон! — оживившись, воскликнула принцесса и, взяв Лагардера под руку, добавила: — Сударь, как вы благородны, спасибо вам.
От этих слов сердце Лагардера сжалось, словно его оскорбили. Но принцесса Гонзаго была слишком озабочена, чтобы обратить на это внимание.
— Отведите меня к моей дочери, я готова следовать за вами, — попросила она.
— Но я не готов, — возразил Лагардер. Принцесса выпустила его руку.
— Ах, Не готовы? — проговорила она, вновь охваченная недоверием.
Она с испугом смотрела ему в лицо. Лагардер добавил:
— Сударыня, нас подстерегают серьезные опасности.
— Мою дочь подстерегают опасности? Я здесь, я ее защищу!
— Вы? — невольно повысил голос Лагардер. — Вы, сударыня?
Взгляд принцессы вспыхнул.
— А вы не задавались вопросом, — продолжал шевалье, заставив собеседницу опустить глаза, — столь естественным для матери: почему этот человек так долго не возвращает вам дочь?
— Задавалась, сударь.
— Но вы мне его не задали.
— Мое счастье у вас в руках, сударь.
— Так вы меня боитесь?
Принцесса не ответила. Анри печально улыбнулся.
— А вот задай вы мне этот вопрос, — сказал он твердо, но с ноткой сострадания, — я ответил бы вам настолько искренне, насколько позволили бы мне вежливость и уважение к вам.
— Считайте, что я вам его задала, и по возможности отставьте в сторону уважение и вежливость.
— Сударыня, — промолвил Лагардер, — если я так много лет не отдавал вам ваше дитя, то только потому, что когда я был в изгнании, до меня дошла весть — весть странная, невообразимая, которой поначалу я не хотел верить: вдова Невера сменила имя, она зовется теперь принцессой Гонзаго!
Женщина, покраснев, опустила голову.
— Вдова Невера! — повторил Анри. — Сударыня, когда я разузнал все как следует и уже не мог сомневаться в правдивости этой вести, я сказал себе: «Сможет ли дочь Невера найти приют в доме Гонзаго?»
— Сударь!.. — начала было принцесса.
— Вы многого не знаете, — перебил ее Анри. — Не знаете, почему весть о вашем замужестве возмутила меня, словно речь шла о каком-то святотатстве; не знаете, почему пребывание в доме Гонзаго дочери того, кто был моим другом всего час и кто вместе с последним вздохом назвал меня братом, казалась мне осквернением могилы, ужасным и неслыханным кощунством.
— И вы не скажете мне — почему? — спросила принцесса, в глазах которой вспыхнули слабые огоньки.
— Нет, сударыня. Наш первый и последний разговор будет кратким и коснется лишь самого необходимого. С печалью и смирением я вижу заранее, что мы не сумеем понять друг друга. Когда до меня дошла весть, о которой мы говорим, я задал еще один вопрос. Зная лучше вашего, насколько могущественны враги вашей дочери, я спросил себя: «Как эта женщина сможет защитить своего ребенка, если она не смогла защитить самое себя?»
Принцесса закрыла лицо руками.
— Сударь, сударь, — воскликнула она сквозь рыдания, — вы терзаете мне сердце!
— Видит Бог, это не входило в мои намерения!
— Вы же знаете, что за человек был мой отец, не знаете о пытках одиночеством, о принуждении, угрозах…
Лагардер отвесил низкий поклон.
— Сударыня, — с искренним уважением в голосе заговорил он, — мне известно, какую святую любовь испытывали вы к герцогу де Неверу. Случай, вложивший мне в руки вашего младенца, открыл мне секрет вашей высокой души. Вы любили мужа, любили глубоко и пылко, я это знаю. Это свидетельствует о моей правоте — ведь вы благородная женщина и были преданной и отважной супругой. И между тем вы уступили принуждению.
— Чтобы заставить всех признать мой первый брак и рождение дочери.
— Французский закон не признает такого рода запоздалых доказательств. Подлинные доказательства законности вашего брака и рождения Авроры находятся у меня.
— И вы мне их предоставите? — вскричала принцесса.
— Предоставлю, сударыня. Я остановился на том, что несмотря на свою твердость и еще свежие воспоминания об утраченном счастье, вы уступили принуждению. Но раз они сумели принудить мать, разве не сумели бы сделать то же самое с дочерью? Неужто у меня не было и нет права предпочесть для нее свое покровительство любому другому — ведь я никогда в жизни не уступил силе, я с самых младых лет играл лишь шпагой и кричал в лицо любому насилию: «Добро пожаловать, ты — моя стихия!»
Несколько секунд принцесса молчала, со страхом всматриваясь в собеседника.
— Неужели я угадала верно? — проговорила она наконец вполголоса. — Неужели вы откажетесь отдать мне дочь?
— Нет, сударыня, не откажусь. Я проделал четыреста лье и рисковал головой именно затем, чтобы отдать ее вам. Но я заранее определил, что и как следует делать. Я защищаю вашу дочь уже восемнадцать лет, ее жизнь принадлежит мне десять раз, потому что я десять раз ее спасал.
— Сударь, сударь, — воскликнула несчастная мать, — что мне делать: обожать вас или ненавидеть? Я стремлюсь к вам всем сердцем, но вы меня отталкиваете. Вы спасли жизнь моего ребенка, вы защищали ее…
— И буду продолжать защищать, — холодно прервал принцессу Анри.
— Даже против ее матери? — проговорила принцесса, гордо выпрямившись.
— Возможно, — согласился Анри, — все зависит от матери ". — В глазах госпожи Гонзаго вспыхнули злые огоньки.
— Вы играете на моей беде, — процедила она. — Извольте объясниться, я вас не понимаю.
— Для этого я сюда и пришел, сударыня, и хочу покончить с объяснениями как можно скорее. Благоволите же внимательно выслушать меня. Я не знаю, каково ваше мнение обо мне, но полагаю, что оно не из лучших. Конечно, можно сделать скидку на ваш гнев, на вашу вынужденную признательность. Но мне уступки не нужны, сударыня. Я следую по заранее начертанному пути, невзирая ни на какие препятствия. Со мною нужно еще считаться вот почему. Я имею право называться опекуном вашей дочери.