Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Неужели мы станем терпеть такое, господа? — вскричал Шаверни, шагнув вперед и угрожающе подняв шпагу.
— Велите своим людям держаться подальше! — приказал Лагардер.
Гонзаго повернулся к сообщникам и сказал:
— Господа, прошу вас, не вмешивайтесь.
Кисть его руки была обнажена. Лагардер прикоснулся пальцами к длинному шраму, который виднелся на запястье у Гонзаго.
— Моих рук дело, — прошептал он с сильным волнением.
— Да, ваших, — невольно скрипнув зубами, подтвердил Гонзаго. — Я помню, мне напоминать об этом не надо.
— Лицом к лицу мы сталкиваемся с вами впервые, господин Гонзаго, — медленно проговорил Анри, — но это не последний раз. У меня были лишь подозрения, я должен был заручиться доказательствами. Вы — убийца Невера!
Гонзаго судорожно рассмеялся.
— Я — принц Гонзаго, — подняв голову, тихо сказал он. — У меня хватит миллионов, чтобы купить все правосудие на земле, а господин регент смотрит на все моими глазами. У вас есть против меня лишь одно средство — шпага. Ручаюсь, что вы не осмелитесь ее обнажить!
С этими словами он бросил взгляд в сторону своих телохранителей.
— Господин Гонзаго, — ответил Лагардер, — ваш час еще не пробил. Я сам выберу место и время. Однажды я вам сказал: «Если вы не придете к Лагардеру, Лагардер сам к вам придет». Вы не пришли, и вот я здесь. Бог справедлив, Филипп де Невер будет отомщен.
Он выпустил руку Гонзаго, и тот отступил сразу на несколько шагов.
Но Лагардеру он был больше не нужен. Шевалье повернулся к принцессе и почтительно поклонился.
— Сударыня, — проговорил он, — я к вашим услугам. Принцесса бросилась к мужу и зашептала ему на ухо:
— Если вы предпримете что-нибудь против этого человека, сударь, я встану у вас на пути!
Гонзаго достаточно владел собой, чтобы скрыть гнев, от которого кровь вскипела у него в жилах. Он подошел к своим приспешникам и сказал:
— Этот человек желает в один миг отобрать у вас состояние и будущее, но он безумец, судьба сама отдает его в наши руки. Следуйте за мной.
Он прошел к крыльцу и отворил дверь, ведущую в покои регента.
Ужин накрыли во дворце и под большими навесами во дворе. В саду подавался десерт. Аллеи опустели, и только кое-где виднелись запоздавшие гости. Присмотревшись, мы разглядели бы в их числе баронов де Барбаншуа и де ла Оноде, ковылявших из последних сил и то и дело повторявших:
— Куда мы идем, господин барон? Куда?
— Ужинать, — отозвалась мадемуазель Сидализа, проходившая мимо под ручку с каким-то мушкетером.
Вскоре Лагардер и принцесса Гонзаго оказались одни на прелестной аллее, тянувшейся позади улицы Ришелье.
— Сударь, — дрожащим от волнения голосом заговорила принцесса, — я только что услышала ваше имя. Прошло двадцать лет, и ваш голос пробудил во мне мучительные воспоминания. Это вы, я уверена, взяли у меня мою дочь в замке Келюс-Таррид.
— Да, это был я, — ответил Лагардер.
— Почему вы в ту ночь обманули меня, сударь? Только отвечайте откровенно, умоляю вас.
— Потому что так велел мне милосердный Господь, сударыня. Но это длинная история, подробности которой вы узнаете позже. Я защищал вашего мужа, слышал его предсмертные слова, я спас вашу дочь, сударыня, — неужто вам всего этого мало, чтобы довериться мне?
Принцесса взглянула на него и тихо проговорила:
— Господь отметил ваше лицо печатью честности, но не знаю — меня так часто обманывали.
Голос Лагардера прозвучал холодно, чуть ли не враждебно:
— У меня есть доказательства происхождения вашей дочери.
— Вы имеете в виду слова «Я здесь», которые недавно произнесли?
— Я узнал их, сударыня, не от вашего мужа, а от его убийц.
— Значит, это вы тогда сказали их во рву замка Келюс?
— И благодаря этому ваше дитя родилось во второй раз, сударыня.
— Кто же произнес их сегодня, в гостиной особняка Гонзаго?
— Мое второе «я».
Принцесса глубоко задумалась над словами собеседника.
Разговор между спасителем девочки и ее матерью никак не мог обойтись без горячих излияний. Он завязался подобно поединку дипломатов, который непременно должен закончиться окончательным разрывом. Почему? Потому что между собеседниками находилось сокровище, к которому оба относились одинаково ревниво. Потому что спаситель имел на него право, мать тоже. Потому что мать — несчастная женщина, сломленная горем, и мать — гордячка, которую одиночество только закалило, никак не могли поладить друг с другом. И потому, наконец, что спаситель, глядя на эту женщину, не хотевшую открыть ему свое сердце, был охвачен недоверием и страхом.
— Сударыня, — снова холодно заговорил Лагардер, — вы сомневаетесь в том, что речь действительно идет о вашей дочери?
— Нет, — ответила принцесса Гонзаго, — что-то мне говорит, что моя дочь, моя бедная дочь в самом деле у вас в руках. Какую цену вы попросите за это сказочное благодеяние? Не бойтесь, что она окажется слишком высокой, сударь: за свою девочку я готова отдать полжизни.
В принцессе проявилась мать, но также и затворница. Она, сама того не желая, оскорбила собеседника. Она уже не знала жизни. Лагардер сдержал готовое вырваться у него горькое замечание и молча поклонился.
— Где моя дочь? — осведомилась принцесса.
— Прежде мне бы хотелось, — проговорил Лагардер, — чтобы вы меня выслушали.
— Кажется, я вас поняла, сударь. Но я же только что вам сказала…
— Нет, сударыня, — сурово перебил ее Анри, — вы меня не поняли, я начинаю опасаться, что и не поймете.
— Что вы хотите сказать?
— Вашей дочери здесь нет, сударыня.
— Так она у вас! — несколько высокомерно воскликнула принцесса.
Однако она тут же взяла себя в руки и продолжала: