Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Как-то принцесса сказала своему исповеднику, обратившему внимание на то, что глаза у нее покраснели от слез:
— Мне приснилось, что я нашла свою дочь. Она оказалась недостойной называться мадемуазель де Невер.
— И как же вы поступили во сне? — поинтересовался священник.
— Так, как поступила бы в действительности: прогнала ее! После этого дня она стала еще печальней и угрюмей.
Мысль о возможном падении дочери неотступно преследовала ее. И тем не менее она никогда не прекращала самых деятельных поисков во Франции и за границей. Гонзаго никогда не отказывал в деньгах супруге. Но, конечно, он постарался, чтобы весь свет был посвящен в тайну его великодушия.
В начале осени исповедник порекомендовал принцессе принять на службу женщину ее возраста, тоже вдову, к которой он проявлял участие. Женщину звали Мадлен Жиро, она была тихая и преданная.
Принцесса особо приблизила ее к себе. Именно Мадлен Жиро отвечала теперь господину де Перолю, которому было поручено дважды в день справляться о состоянии здоровья принцессы, просить для господина Гонзаго позволения засвидетельствовать ей свое почтение и сообщать, что прибор госпожи принцессы стоит на столе.
Мы уже знаем, какой ответ давала ежедневно Мадлен:
— Госпожа принцесса благодарит господина Гонзаго, она не принимает; она слишком нездорова, чтобы выйти к столу.
В это утро у Мадлен было много работы. Вопреки обыкновению, пришло множество визитеров, просивших провести их к принцессе. То были все люди важные и значительные: господин де Ламуаньон, канцлер д'Агессо, кардинал де Бисси, кузены принцессы герцоги де Фуа и де Монморанси-Люксамбур, принц Монакский со своим сыном герцогом де Валантинуа и множество других, явившихся по причине торжественного семейного совета, членами которого все они являлись и который должен был состояться как раз сегодня.
Совершенно не сговариваясь друг с другом, они хотели выяснить, каково нынешнее положение принцессы, и узнать, нет ли у нее тайных претензий к принцу, своему супругу. Принцесса отказалась их принять.
Единственно к ней был допущен старик кардинал де Бисси, пришедший от имени регента. Филипп Орлеанский просил передать своей благородной кузине, что память о Невере вечно жива в его душе. Он сделает все, что только можно, для вдовы де Невера.
— Ваша светлость, — завершил свою речь кардинал, — господин регент весь к вашим услугам. Скажите, чего вы хотите?
— Я ничего не хочу, — ответила Аврора де Келюс. Кардинал пытался задавать ей вопросы. Старался вызвать ее на откровенность или жалобы. Она упрямо хранила молчание. Кардинал удалился с ощущением, что беседовал с женщиной, тронувшейся в уме. Право, Гонзаго заслуживает всяческого сочувствия!
Кардинал откланялся как раз в тот момент, когда мы оказались в молельне принцессы. По своему обыкновению, она пребывала в мрачной неподвижности. В ее застывших глазах не ощущалось мысли. Взглянув на нее, вы решили бы, что перед вами мраморное изваяние. Мадлен Жиро пересекла комнату, но принцесса не обратила на нее внимания. Мадлен подошла к молитвенной скамеечке, стоявшей около принцессы, и положила на нее молитвенник, который укрывала под накидкой. После этого, скрестив на груди руки, она встала перед госпожой, ожидая, когда та заговорит с нею или что-нибудь прикажет. Принцесса подняла на нее взгляд и спросила:
— Вы откуда пришли, Мадлен?
— Из своей комнаты, — ответила камеристка.
Принцесса опустила глаза. Только что, прощаясь с кардиналом, она вставала, чтобы отдать ему реверанс, и в окно увидела Мадлен, стоящую в парке среди толпы спекуляторов. Это обстоятельство пробудило неутихающую подозрительность принцессы Мадлен намеревалась что-то сказать, но не решалась. Она была добрая женщина и, видя глубокую скорбь своей госпожи, испытывала к ней искреннее и почтительное сострадание.
— Ваша светлость, позвольте обратиться к вам, — робко пробормотала она.
Аврора де Келюс улыбнулась и подумала:
«Вот и еще одну подкупили, чтобы она обманывала меня».
Ее так часто предавали!
Вслух же она произнесла:
— Говорите!
— Ваша светлость, — начала Мадлен, — у меня есть ребенок, в нем вся моя жизнь, и я отдала бы все, что есть у меня, кроме сына, чтобы вы стали счастливой матерью, как я.
Вдова Невера промолчала.
— Я бедна, — продолжала Мадлен, — и до моего поступления на службу к вашей светлости моему маленькому Шарло часто не хватало самого необходимого. О, если бы я могла отплатить вашей светлости за все то, что ваша светлость сделала для меня!
— Вам что-нибудь нужно, Мадлен?
— Нет! Нет! — воскликнула камеристка. — Речь идет только о вашей светлости. Этот семейный совет…
— Мадлен, я запрещаю вам упоминать о нем.
— Ваша светлость, — умоляюще промолвила Мадлен, — любимая моя госпожа, даже если вы скажете, что прогоните меня…
— Я прогоню вас, Мадлен.
— Я все равно исполню свой долг и спрошу: «Ваша светлость, хотите ли вы обрести свое дитя?»
Принцесса вздрогнула, побледнела и вцепилась обеими руками в подлокотники кресла. Она привстала. В этот момент у нее упал носовой платок. Мадлен наклонилась, чтобы поднять его. При этом она задела карман своего передника, и раздался серебристый звон. Принцесса вперила в нее холодный, незамутненный взгляд.
— У вас в кармане золото, — негромко бросила она.
И словно забыв о своем высоком происхождении и о надменности, присущей ее натуре, принцесса, подобно обычной женщине, охваченной подозрением и желающей подтвердить его, засунула руку в карман к Мадлен. Камеристка, сложив руки на груди, заплакала. Принцесса вытащила пригоршню золота: с десяток двойных испанских пистолей.
— Господин Гонзаго недавно приехал из Испании, — промолвила принцесса.
Мадлен упала на колени.
— Ваша светлость! Ваша светлость! — со слезами восклицала она. — Благодаря этому золоту мой Шарло выучится. А тот, кто дал мне его, тоже приехал из Испании. Богом заклинаю вас, ваша светлость, не прогоняйте меня, прежде чем выслушаете!
— Ступайте! — приказала принцесса.
Мадлен пыталась умолять. Но принцесса властным жестом указала ей на дверь и повторила:
— Ступайте!
Камеристка вышла, и принцесса упала в кресло. Она сидела, закрыв лицо белыми сухими ладонями.
— А ведь Я готова была полюбить эту женщину! — чуть ли не простонала она. — Никому! Никому! — повторяла она, и в голосе ее мучил ужас одиночества. — Господи, сделай так, чтобы я не верила никому!
Некоторое время она сидела, спрятав лицо в ладони, и вдруг из груди ее вырвалось рыдание.