Гордая любовь
Шрифт:
Она посмотрела через холл в сторону кабинета отца.
«Оливия, мистер Уокер не обманул тебя насчет телеграммы. Я ее видела…»
Если бы ей только удалось убедиться…
Оливия снова спустилась по ступенькам и направилась к комнате в глубине дома.
Кабинет отца считался святилищем, частным его владением. Ни Оливия, ни ее мать никогда туда не входили, если их не требовал к себе Нортроп. Дрожащей рукой Оливия взялась за ручку и отворила дверь.
Как только она вошла в темную комнату, на нее нахлынули отвратительные воспоминания. Она снова увидела себя маленькой одинокой девочкой из далекого прошлого, ищущей
«Я не виновата…»
Сердце Оливии учащенно забилось.
«Я не виновата, что он не может меня любить».
Она вошла в комнату, медленно продвигаясь к массивному рабочему столу.
«Отец никого не способен любить. Я не виновата».
Девушка тихо вздохнула и, сделав глубокий вдох, почувствовала внезапное облегчение. Она вдруг поняла, что умом уже много лет назад догадалась о неспособности отца любить, отдавать себя другим. Но теперь она поверила и почувствовала это не только умом, но и сердцем, и это было совершенно внове для нее. Страх перед будущим исчез. Неважно, что она сейчас обнаружит в кабинете отца, больше она никогда не будет ничего бояться.
Она села в большое кресло перед столом, поставила рядом с собой лампу и выдвинула верхний ящик стола. Еще раз глубоко вздохнув, Оливия принялась за поиски.
Было около четырех часов утра, когда она наконец обнаружила две помятые телеграммы.
Глаза Оливии застилали слезы, но она все-таки прочла:
«Обнаружить Оливию не удалось. Если ваша дочь и была когда-то на территории Айдахо, теперь ее здесь нет. Никаких признаков, указывающих на ее местопребывание, не обнаружил. Считаю, что продолжать поиск бесполезно. Советую вам экономить время и деньги и согласиться с тем, что она исчезла навсегда. Р. Дж. Уокер».
Она пробежала глазами вторую телеграмму, и сердце ее радостно забилось, как только она уловила единственно важные для нее слова:
«…Обнаружил не только мистера Уокера, но и вашу дочь…» Подпись: «Гил О’Рейли».
Он не обманул ее! Ремингтон не лгал! Он не выдавал ее отцу.
Девушка закрыла лицо дрожащими руками и только теперь призналась себе, какой страх испытывала все это время.
Он не лгал, когда говорил, что любит ее. Он был готов отказаться от целого состояния, от надежды вернуть «Солнечную долину», от возможности отомстить – и все это ради любви к ней.
Завтра же утром она пойдет к нему. Завтра она скажет Ремингтону, что любит его.
Завтра.
31
Оливия вдруг проснулась. Сев в постели, она быстро повернулась к окну. Слабый солнечный свет проникал сквозь тяжелые шторы, предвещая рассвет.
«Ремингтон!»
Отбросив в сторону покрывало, девушка спустила ноги с высокой кровати. Пряди волос упали ей на лицо, и Оливия нетерпеливым жестом отбросила их назад. Она не стала звонить в колокольчик, чтобы вызвать Софи, ей вообще не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что она проснулась. Сегодня утром она оденется сама. Среди ее нарядов наверняка найдется что-нибудь, что она сможет надеть без помощи служанки.
Быстро пройдя через комнату, Оливия подбросила в камин несколько поленьев, чтобы огонь разгорелся ярче. Поспешно совершив утренний туалет в ванной комнате, она выбрала из своего обширного гардероба темно-синее платье с застежкой спереди. Не опасаясь помять тонкую ткань, она собрала пышные юбки и натянула платье через голову. Единственное, чего хотела Оливия, – сделать все как можно быстрее.
Скоро она застегнула последний крючок на ботинках, выпрямилась и схватила щетку для волос, понимая, что никогда не сможет уложить их так, как это сделала бы Софи.
«Ремингтону нравится, когда волосы распущены», – подумала она.
Оливия улыбнулась: Ремингтону нравилось, когда они были распущены, но ему не меньше нравилось, когда она заплетала их в косу. Эту прическу любила и сама Либби.
Несколькими легкими взмахами расчески она привела в порядок спутавшиеся локоны, затем собрала волосы в одну толстую косу, закрепив ее конец лентой.
Взглянув в зеркало, она не увидела в нем отражения Оливии Вандерхоф. На нее смотрела Либби, и сердце девушки запело от радости, потому что Ремингтон любил именно Либби Блю.
Ремингтон так и не смог заснуть. Даже не сняв вечернего костюма, он стоял перед окном своей спальни и наблюдал, как по предрассветному небу где-то на линии горизонта проплывали лилово-розовые облака. Он смотрел на небо, размышляя, когда же ему снова удастся получить весточку от Либби.
«Мне необходимо время, чтобы все обдумать, Ремингтон. Я помолвлена со Спенсером…»
Какое же решение она примет? Когда он снова узнает о ней что-нибудь?
Всю ночь напролет его мучили только эти два вопроса. Перед глазами стояла ее робкая улыбка, ему казалось, что он снова слышит, как она шепчет, что хочет поговорить с ним, снова чувствует ее смятение.
Он не позволит ей выйти замуж за виконта. Неважно, что ему придется для этого говорить или делать, он не позволит ей стать женой человека, которого она не любит, человека, которого интересует только состояние, обещанное ее отцом в качестве приданого. Спенсер Ламберт, может, был вовсе не плохим человеком. Но хорош он или плох – не имеет значения. Важно только, что Спенсер никогда не принесет Либби счастья, а Либби заслуживает того, чтобы быть счастливой.
Он повторял эти слова, словно клятву, отвернувшись от окна и запустив пальцы обеих рук в свои густые черные волосы. Ему вообще не следовало позволять ей по окончании вечера уезжать домой из дома Камеронов! Нужно было просто заорать ее прямо к себе домой. Он должен был обнимать, целовать и ласкать ее до тех пор, пока она не забудет обо всех своих горестях.
И уж по крайней мере ему следовало как-то спланировать их ближайшее будущее. Он должен был заставить ее встретиться с ним прямо сегодня, сегодня днем. Он ведь сойдет с ума, пока ему удастся выяснить, на каком светском рауте она появится в следующий раз!
«А если в церкви?» – озарило вдруг Ремингтона.
Конечно! Он взглянул на каминные часы. Почему он не, подумал об этом раньше? Женщины из семейства Вандерхофов всегда посещали пресвитерианскую церковь, что стоит в каких-то двенадцати кварталах от его дома. Об этом Ремингтон узнал еще тогда, когда только взялся за дело и начал собирать информацию об Оливии. Он совершенно точно знал также, что Нортроп не переступает порог церкви, поскольку не видит в религии никакой практической выгоды.